- Слушай, женщина, - икнул Краснокутский, - а давай мы тебе подарок сделаем к празднику. Настоящий… Отымеем тебя втроём, как в кино. Не хочешь вместе – давай по отдельности.
- Мальчик, - Олеся взглядом поискала на столе рюмку, - у тебя имелка выросла? Или ты в постели тоже языком работать любишь?
- Всё, хватит! – Сурок подвинул девушке полную рюмку водки. - Пей и иди в койку. Выспись. Пацаны, кончай гнилой базар.
Он встал, отвёл Олесю в спальню и сразу вернулся. Друзья сидели на кухне, уставившись в стол. Настроение ухудшилось.
- Это твоя баба, Сурок? – Проставнюк смахнул со стола сигаретный пепел.
- Да нет. Я ж тебе говорил, что знакомая… встретил сегодня случайно…
- Какого хрена тогда вписываешься за неё?
- Никто ни за кого не вписывается. Просто не люблю разборок на ровном месте.
- Так это не твоя баба?
- Нет.
- Значит, я её сейчас трахну, – Краснокутский опрокинул в себя рюмку.
- Да трахай, если невмоготу. Мне-то что?
- И трахну! Макс, резина есть?
- Полно, – Проставнюк поднял руку и нашарил на кухонной полке пачку презервативов.
- Я пошёл, пацаны. Щас ей будет подарок…
Приятели проводили глазами собутыльника.
- Трахать он пошёл, блин, – Сурок потушил сигарету. – Его самого можно сейчас трахать… Любовник нашёлся… Ладно, Макс, чёрт с ним. Давай, за наших женщин выпьем.
- Это за кого?
- За воспитателку нашу, Наталью Юрьевну, за директрису Надежду Григорьевну и за повара Аннушку. Помнишь, она нас малых подкармливала? Конфеты носила. Самое светлое, что от детдома осталось. Давай за них?
- Давай.
Выпили. Занюхали хлебом. Есть не хотелось.
- Где там Куток?.. Заснул на ней?
- Пусть повозится. Ей тоже для здоровья полезно. А чё у тебя за мобила? Покажь… О, гляди – праздник кончился. Уже девятое.
ДЕВЯТОЕ МАРТА
Дверь открылась, вошёл Краснокутский.
- Ну что, порядок? – Сурок мутным взглядом посмотрел на приятеля.
- Порядок, – Куток упал на табуретку. – Рыба холодная… доска немытая. Водка есть?
Налил в стакан, выпил и пьяно забормотал.
- Бревно… полено дохлое… сучка… ещё и брыкается…
- Полено, говоришь? – Проставнюк поднялся, сунул в карман презервативы. – Щас мы оживим это полено. Я… этот… папа Карло… оживляю дрова.
«Ещё один ёхарь-террорист», - мелькнуло у Сурка, и он отключился.
Сквозь пьяный туман Сурок видел, что вернулся Проставнюк. Потом ушёл Краснокутский. Потом они оба уходили. Всё смазалось, раздвоилось. В районе темечка начал больно пульсировать родник. В проёме двери появился силуэт Олеси. Она что-то кричала. Началась какая-то суета. Громкие разговоры. Голоса. Мужские, женский. Очень громко. Потом всё смолкло. В тишине стало хорошо, уютно.
- Вадик! Вадик! Вставай! - Проставнюк с перекошенным лицом теребил его за плечо. – Этот урод её грохнул.
- Кого грохнул? – Сурок потряс головой, отгоняя пьяные видения.
- Бабу твою!
- Какую бабу? Кто?
- Куток её задавил!
- Подожди, – Вадим шатаясь поднялся с табуретки, подошёл к раковине, плеснул ладонью воды в лицо.
Где-то за спиной фоном продолжало журчать испуганное бормотание Максима.
- Надо что-то делать… нельзя её тут…
- Макс, что случилось?
- Случилось?! Этот придурок её задушил!
В углу кухни за столом сидел Краснокутский и стеклянными глазами смотрел в пол.
- Это не я… это не я…
- Ты гонишь. Пойдём, посмотрим, - Сурка мутило.
Вадик с Максимом вошли в спальню. На кровати лежала полуголая Олеся. Светлые волосы на подушке, выпученные глаза, шея перетянута витками провода настольной лампы.
Сурок взял девушку за кисть. Как в кино. В кончиках его пальцев бился пульс. Он недоумённо посмотрел на Максима.
- Брат, зачем ты её? – Вадим присел на корточки и посмотрел снизу в глаза Краснокутскому, потом дотронулся до него осторожно. - Эй, ты меня слышишь?
- Она сказала – заяву ментам напишет о коллективном… собралась ехать в РОВД…
- Дурак ты, брат! Какая заява? Она в бегах. Её мать ищет, менты ищут, бандиты… Она у своих стариков похоронную нычку спёрла. Какая заява? Окстись.
- А я откуда знал? Ты чё, мне говорил?..