Закодированный

Я успокоился. Больше того, я счастлив. Я понял, что она меня любит. В самом деле: размышляя, я набрел на идею, что ее визг и плач есть проявления любовных чувств – как у иной счастливый смех. Ее проклятия – объяснения в любви, но этого никто не понял, кроме меня. Ведь это совершенно случайно образовалось так, что люди договорились или привыкли, что смех – выражение радости, а плач – выражение печали. Даже и физиологически все наоборот, смех сотрясает организм, это может вызвать нежелательные последствия – например, язык даже можно прикусить. А плач слезами омывает глаза и улучшает зрение, одновременно организм освобождается от вредной жидкости, потеть тоже полезно, сам читал об этом. Значит, она, как и я, принадлежит к избранным, понимающим, что плач есть смех, а ругань – объяснение в чувствах. Я обеспокоился тем, что она теперь может подумать, что ее чувство ко мне безответно.

…

Не решаясь приблизиться к Любочке, я объяснился в любви, но косвенно, не произнося этих слов, я кричал ей: «Дура стоеросовая! Пришмандовка ясноглазая! Чудовище длинноногое! Сволочь нежнощекая!» Я рассчитывал, что нелестные эпитеты в адрес ее внешности усугубят силу произносимых наоборотных слов любви. Любочка была озадачена, не визжала, не плакала, но Володю на всякий случай позвала. Я встретил его холодно, не спросил о делах, сказал уничижительно: «Добрейший из людей! Я ценю твое благородство!» Это означало: «Скотиннейший из двуногих! Я презираю твою хамскость!» Он как-то сперва замешкался, но, человек рутины, запрограммированный, тупой, все же стал крутить мне руки, повел в палату с вечной своей присказкой: «Будешь хулиганить?» – не понимая, что хулиганят люди тогда, когда смирно лежат в своих кроватях, крики же, беганье и наскакивание – показатели благопристойности души.

…

Я совсем потерял голову. Я не ем, не сплю, думаю о Любочке. Издали посылаю ей ненавидящие взгляды. Она отвечает тем же, я счастлив. Но – не приближается ко мне.

…

Я понял, понял! Ведь это только у идиотов приближение, сближение, сплотнение и взаимопроникновение – вещественный смысл любви. Она же, моя Любочка, мудрая душой, знает, что настоящая любовь в отдалении, настоящие слова при встрече должны быть: «О, как я хочу с тобой расстаться, любимый мой!» Теперь, едва завидев ее, я опрометью бросаюсь куда попало, лишь бы она не успела меня заметить. Когда она входит в палату – конечно, по служебному делу, иначе не вошла бы, чтобы я не подумал, что она меня не любит, – я тут же прячусь с головой под одеяло, выставляя для укола только необходимую часть тела. Боюсь только, что именно это может быть истолковано, наоборот, как проявление моей любви.

…

Я задыхаюсь от любви, мне необходимо как можно скорее расстаться с Любочкой, чтобы не видеть ее никогда, только в этом случае я на всю жизнь сохраню любовь.

…

Едва я сделал эту запись, Любочка встретила меня в коридоре, я хотел убежать от нее, но она крепко ухватила меня костлявой свой ручкой и мерзко (божественно!) замурлыкала скрипливым чудным голосом: «Чего это мы всё прячемся-то? Чего мы всё стесняемся-то?» – от нее пахло чем-то спиртным, после обеда весь персонал был странен по случаю кануна бывшего праздника бывшей Великой бывшей Октябрьской бывшей Социалистической бывшей революции. «А может, – продолжила Любочка, – ты мне нравишься?» (Кстати, поняв, что наша любовь замечательно-наоборотна – то есть в понимании других, а на самом деле истинна, – я стал следить за собой, чтобы нравиться Любочке – бросил бриться и чистить зубы, а потом и умываться, но потом, когда понял, что любовь в расставании и отчуждении, начал опять и бриться, и чистить зубы, не говоря уж об умывании – и, несомненно, теперь ничего, кроме отвращения, вызвать не мог.) Я похолодел: Любочка этими словами – «ты мне нравишься» – явно давала мне понять, что не любит меня. «И вы мне теперь нравитесь», – тихо сказал я. Тихо, но твердо, чтобы она поняла, что и я ее разлюбил, хотя я ее не разлюбил, но… «А я думала, ты издеваешься, – сказала Любочка. – А ты ведь был симпатичным мужиком!» – добавила она, откидывая голову с паскудным изяществом и рассматривая меня. У меня ноги подкосились от этого оскорбления. «Ну-ка пойдем!» – сказала Любочка. И повела меня в ванную комнату. Ничего не думая, не чувствуя, я двинулся следом. Она закрыла дверь и стала раздеваться, говоря: «Вот тебе шершавая кожа! Вот тебе впалая грудь! Вот тебе и колени мосластые! Нравится?» Конечно же, я был ослеплен, но я боялся разрушить любовь и воскликнул, хотя знал, что смертельно ее обижу: «Ты великолепна!» «Неужели?» – гнусно замурлыкала Любочка и обняла меня. И я понял! Я понял, что она этим самым хочет прекратить нашу любовь, она устала от этого чувства, она не выдержала и хочет все разрушить. Что ж… Чего хочет женщина, того хочет бог, я не смел ей противиться. В истоме возникшей на руинах любви ненависти она выкрикивала убийственные слова, казалось, каждый сантиметр ее тела жаждал опохабиться и оскверниться в купели ненависти, она содрогалась в конвульсиях омерзения и шептала непонятное: