Заклятье древних Маори

«Но умереть… уйти — куда, не знаешь…
Лежать и гнить в недвижности холодной…
Чтоб то, что было тёплым и живым,
Вдруг превратилось в ком сырой земли…»[16]

Голос Гаунта вдруг обрёл какую-то зловещую монотонность, и слушатели тревожно заёрзали. Миссис Клэр выглянула в окно и тоже слушала с неясной улыбкой на устах. Мистер Фолс, отбив особенно удачную дробь, вдруг уронил трубку и пригнулся было за ней, но тут же глухо застонал и схватился за поясницу. На веранду вышел доктор Акрингтон и застыл как изваяние.

— Продолжайте, прошу вас, — промолвил мистер Фолс, с усилием выпрямляясь.

Мистер Квестинг подобрал упавшую трубку и тоже застыл на месте; на губах его блуждала восхищённая улыбка.

Появился Саймон и, бросив недовольный взгляд на Гаунта, принялся наблюдать за Квестингом.

Гаунт уже приближался к финалу короткого, наводящего ужас, монолога. Дайкону вдруг подумалось, что никакому другому актёру не под силу бы сыграть трагического шекспировского персонажа на залитой полуденным солнцем веранде термального курорта. Некоторых слушателей Гаунт к тому же заметно обескуражил. Во всяком случае, заставил вспомнить о смерти.

Квестинг громко прокашлялся и принялся исступлённо аплодировать, колотя трубкой мистера Фолса по одной из деревянных опор.

— Ну, класс! — восхищённо выкрикнул он. — Во даёт, а? Верно я говорю, мистер Фолс?

— Это, кажется, была моя трубка, — вежливо произнёс тот, потянувшись за тем, что осталось от его вересковой трубки. — Спасибо.

— А вот мне больше всего по душе «Как вам это понравится», — заявила миссис Клэр, высунувшись из окна. — Такая прелесть! Обожаю Розалинду!

Доктор Акрингтон тоже не выдержал.

— Сейчас все так помешались на этой современной психопатологической ерунде, что, по-моему, в ваш театр уже никого не заманишь, — проворчал он.

— Напротив, — высокомерно возразил Гаунт, — интерес к Шекспиру велик как никогда.

Появилась Хойя, громко звеня неизменным колокольчиком. Из кабинета вынырнул полковник. Его и без того мрачная физиономия казалось даже более вытянутой, чем обычно.

— Обед, да? — проблеял он. — О чем вы тут митинговали? Мне показалось, кто-то к бунту призывал.

Барбара поспешно зашептала отцу на ухо.

— А? Не слышу, — пожаловался он. — Что? Какой Гораций? — Он уставился на Гаунта. — Ах, из спектакля? Ну дела!

Полковник брезгливо поморщился, но в следующую минуту, казалось, смирился с неизбежным.

— Когда я служил в Индии субалтерном, — горделиво заявил он, — мы тоже забавлялись лицедейством. Однажды мне даже роль дали. Ох и пьеса, скажу я вам! Может, вы слыхали? «Тётка Чарлея».

IV

За обедом Дайкон быстро понял, что Саймон что-то замыслил. Во всяком случае, взгляды его были столь красноречивы, что сомнений в своём значении не оставляли никому — ни Квестингу, ни кому-либо иному. Дайкон и сам пребывал в состоянии, близком к прострации — беспокойство за Барбару из-за случившейся в ней перемены, а также из-за перемены его собственного отношения к своему патрону — все это смешалось внутри, вызвав в душе настоящий кавардак. А тут ещё и Квестинг. Несмотря на все находки Саймона, несмотря даже на пущенный ко дну корабль, молодой человек отказывался верить, что Квестинг был и впрямь вражеским шпионом. Оставаясь в глубине души истым новозеландцем, Дайкон считал, что рассказы о шпионах — досужие бредни, плод напуганного воображения старух и записных клубных сплетников. И все же… он мысленно перебирал все доводы «за» и «против». Почему Квестинг так необъяснимо повёл себя на железнодорожном переезде? Почему соврал, что ездил в бухту Похутукава, тогда как доктор Акрингтон столь убедительно разоблачил его? Зачем и кому подавал с пика Ранги непонятные световые сигналы?

Решив еше раз обсудить накопившиеся вопросы с Саймоном, он заглянул к тому сразу после обеда.

— Вы угадали, что я хотел с вами поговорить, да? — спросил Саймон. — Я хотел подать знак, но боялся, что он заметит.

— Дорогой мой, воздух в столовой наэлектризовался от твоих намёков. Что случилось?

— Мы его засекли, — заявил Саймон. — Вы догадались? Он выдал себя перед обедом. Трубкой.

Дайкон недоуменно уставился на него.

— Прохлопали, да? — самодовольно произнёс Саймон. — Хотя и сидели на расстоянии вытянутой руки от него. Может, он так к этому привык, что уже и сам не замечает?

— Я бы ответил, если бы имел хоть малейшее представление, о чём ты говоришь.

— Как, до сих пор не врубились? А я вот сидел тут, чесал репу, кумекал, что к чему, и вдруг слышу — оно! Прокрался к углу дома и выглянул на веранду. Смотрю, Гаунт с Фолсом порют какую-то чушь про своего Шекспира. А этот… В точности так же, один к одному!

— О чем ты говоришь-то! — взвыл, теряя остатки терпения, Дайкон. — Имей совесть.

— Да о стуке этом. О чечётке, которую он отбивал трубкой. Три длинных стука. Бум-бум-бум. Потом пять коротких. Затем три коротких. И потом — все заново. Точь-в-точь, как те вспышки. Теперь дошло?

У Дайкона отвисла челюсть.