Захар Беркут

Вокруг липы расстилалась широкая, ровная площадь. Рядами тянулись на ней к востоку гладкие каменные глыбы служившие сиденьями, на которые садились старейшины общины, патриархи родов. Сколько было таких патриархов — столько и каменных сидений. За ними находилось свободное пространство. Под липой, над самым источником, стоял четырехгранный камень с просверленным посредине отверстием; туда во время схода вставляли общинное знамя. А сбоку было сделано другое возвышение для беседника, то есть для того, кто высказывался по какому-нибудь делу; он покидал свое место и всходил на это возвышение, чтобы весь народ мог слышать его.

На другой день после боярской охоты тухольцы густо усеяли вечевую площадь. Шум катился по долине. Старейшины общины важно шли из села один за другим и усаживались на своих местах. Шумно собиралась молодежь и становилась за ними широким полукругом. И женщины приходили тоже, хоть и не в таком множестве: из общинного совета ни один взрослый, будь то мужчина или женщина, не был исключен. И хотя решающий голос имели только старейшины-патриархи, однако при обсуждении свободно разрешалось и молодежи и женщинам высказывать свое мнение.

Солнце поднялось уже высоко в небе, когда из села последними пришли бирючи, неся перед собой тухольское общинное знамя. Появление их вызвало всеобщий шопот, а когда они приблизились, все стихло. Бирючи, трижды поклонившись общине, стали под липой и сняли шапки. Все собрание сделало то же.

— Честная община, — произнесли бирючи, — согласны ли вы нынче совет держать?

— Да, да! — загудело собрание.

— Тогда помогай бог! — сказали бирючи и, подняв высоко общинное знамя, воткнули его древко в отверстие, просверленное в камне. Это был знак того, что собрание открыто.

Затем поднялся со своего места старейший из всех собравшихся, Захар Беркут, медленной, но твердой поступью подошел к липе и, прикоснувшись к ней рукой, приблизился к бегущему из-под ее корней роднику; опустившись на колени, он окропил себе глаза и губы. Это была обычная, древняя церемония, знаменовавшая очищение уст и прояснение взгляда, потребные для такого важного дела, как народное собрание. Потом он уселся на возвышенном месте, обратясь лицом к народу, то есть на восток.

Захар Беркут был седой, как голубь, старец, самый старший во всей тухольской общине; ему было более девяноста лет. Отец восьмерых сыновей, из которых трое уже сидели вместе с ним среди старейшин, а самый младший, Максим, выделялся среди тухольских молодцов, как крепкий дубок выделяется среди кустов явора. Высокого роста, величавый, со строгим лицом, умудренный жизненным опытом и знанием людей, Захар Беркут являл собой истинный образец тех древних патриархов, отцов и водителей целого народа, о которых говорят нам тысячелетние песни и предания. Несмотря на свою глубокую старость, Захар Беркут был еще силен и крепок. Правда, он не работал уж в поле, не гонял овец на горные пастбища и не промышлял зверя в лесных дебрях, но тем не менее он не переставал трудиться. Сад, пасека и изготовление лекарств — вот что было теперь его работой. Едва лишь весна заглянет в Тухольские горы, как Захар Беркут уже в своем саду копает, чистит, подрезывает, прививает и пересаживает. Односельчане дивились его познаниям в садоводстве и радовались тому, что он не таил своих познаний, а охотно обучал каждого, показывал и приохочивал к делу. Пасека его находилась в лесу, и каждый погожий день Захар Беркут ходил на свою пасеку, хотя путь был утомительный и довольно далекий. Но настоящим благодетелем считали тухольцы Захара Беркута за его лекарства. Как только наступит, бывало, время между троицей и праздником Купалы, Захар Беркут со своим младшим сыном Максимом уходил на несколько недель в горы за травами и зельями. Правда, чистые и простые обычаи того времени, свежий тухольский воздух, просторные и здоровые дома и непрестанный, но отнюдь не чрезмерный труд — все это, вместе взятое, оберегало людей от частых и заразных болезней. Зато чаще случались увечья и раны, которые, верно, ни один знахарь не смог бы так быстро и так хорошо залечить, как Захар Беркут.