Закат империи

— Эх! — с досадой вздохнул младший брат. — А мне показалось... Впрочем, неважно...

Боэций всё же проводил глазами колесницу и, увидев, что она начинает замедлять скорость и сворачивать к кладбищу, стал торопить брата.

— Да в чём дело? — удивлялся тот.

— Эта женщина... Я клянусь тебе... Впрочем, нет... сам всё увидишь! Ну, прошу тебя, пойдём побыстрее!

Симмах только пожал плечами, но, не желая обижать брата, прибавил шагу, и вскоре они поспешно миновали кладбищенскую ограду и быстро зашагали по аллее среди старинных склепов и обелисков, направляясь к хорошо известному им саркофагу, сделанному из чёрного мрамора, на котором были высечены стихи. Ещё издали оба увидели фигуру одинокой женщины, закутанную в светлое покрывало. Теперь уже и Симмах понял нетерпение брата, так что оба подбежали к ней почти одновременно. И стоило ей поднять на них свои прекрасные задумчиво-ласковые глаза, как они в один голос воскликнули:

— Беатриса!

Вернувшись домой, в поместье своего мужа, находившееся неподалёку от Нурсии, Беатриса в тот же день взволнованно поведала Максимиану о своей неожиданной встрече с братьями.

— Двадцать лет! Я их не видела почти двадцать лет — и вдруг встречаю на могиле отца! Но самое удивительное, что они оба меня узнали.

— Я бы тебя узнал и через сорок, — ласково заметил Максимиан, целуя жену. — У тебя такие удивительные глаза, которые совершенно не меняются с возрастом!

Действительно, Беатриса, достигнув сорока лет и родив двух девочек, из которых выжила только одна — Октавия, которой уже исполнилось шестнадцать лет, стала зрелой матроной, но сохранила удивительно нежный, почти девичий взгляд, в котором сквозило всё то же невинно-испуганное любопытство к жизни, причём похожим любопытством отличались и глаза её дочери.

— Но ты знаешь, что самое удивительное? — спустя некоторое время снова заговорила она.

— Что? — рассеянно поинтересовался Максимиан, проглядывая счета, поданные ему управляющим его имением.

— Оказывается, что до самого совершеннолетия они находились под опекой магистра оффиций..

— Кассиодора?! — вскрикнул Максимиан.

— Да, — кивнула Беатриса. — И оба очень тепло о нём отзываются... Более того...

— А как же Рустициана?

— Она умерла два года назад, я не стала больше ничего о ней расспрашивать. Но ты не дал мне договорить... — наморщила лоб Беатриса.

— Ты говорила о Кассиодоре.

— Так вот, он уже не магистр оффиций. Оказывается, Кассиодор добровольно оставил этот пост и основал свой монастырь в окрестностях Корфиния, то есть всего в дне езды от нас.

— Что ты хочешь этим сказать? — таким холодным тоном поинтересовался Максимиан, что жена поневоле смутилась.

— Не смотри на меня так, — отводя глаза, взмолилась она. — И Симмах, и Боэций ближайшие два месяца собираются прожить у него, так что я подумала...

— Прекрасно, — всё так же холодно кивнул Максимиан, — а ты подумала о том, кто виноват в гибели великих людей, чьи имена теперь носят твои братья?

— Но...

— Только не говори мне о христианских добродетелях вроде раскаяния и всепрощения! Ты не слышала криков Северина Аниция, которые слышал я, когда был в подземелье!

— Но Кассиодора простили сыновья моего отца! — Беатриса с таким выражением глаз и такой умоляющей улыбкой посмотрела на своего мужа, что он вдруг дрогнул и прижал её к себе.

— Любовь моя, ну кто же сможет устоять перед твоей улыбкой и твоими глазами! Конечно, мы поедем, куда скажешь, но...

— Но что?

— Но лучше бы мы этого не делали!

И всё-таки эта поездка состоялась. Монастырь, основанный Кассиодором в его собственном имении на юге Италии, уже захваченном византийскими войсками, назывался Виварий и славился тем, что здесь жили самые просвещённые и трудолюбивые монахи Италии. Место для него было выбрано чрезвычайно живописное, да, строго говоря, это был не столько монастырь, сколько классическая и весьма комфортабельная римская усадьба, переделанная под нужды монастыря, но сохранившая прежнюю роскошь. Так, кельи монахов располагались в прекрасном саду, а на главной вилле, где жил сам Кассиодор, вообще мало что изменилось, хотя христианская атрибутика заметно потеснила языческую. В отличие от суровых бенедиктинцев, порядки в Виварии были достаточно либеральными, а главное, чего требовал сам хозяин и настоятель от своих подопечных, было не столько строгое соблюдение обрядов, сколько усердие и тщательность в работе по переписке и реставрации древних рукописей.

Кассиодор при первом свидании с Максимианом был спокоен и сдержан, гость — насторожен. Раньше они мало знали друг друга, а потому и не могли оценить произошедшие с ними перемены. Максимиан, став зрелым сорокалетним мужчиной, сохранил юношескую бледность и пышные, когда-то чёрные, а теперь наполовину седые волосы Курчавая и тоже наполовину седая борода прикрывала шрам на подбородке. Кассиодор, которому миновало пятьдесят пять лет, приобрёл поистине царственную величественность, а взгляд его выпуклых серых глаз был столь суров, что перед ним согнулась бы любая даже самая сильная воля.