В письмах Зака есть успокаивающий паттерн: наблюдения, шуточки и какая-нибудь зацепка в конце. Хочет, чтобы я после прочтения оставалась не в пустоте, а с делом или с мыслями. Это отлично работает.
Каждый раз, как звонит телефон, я надеюсь услышать его голос. Может, у него там как раз 3 часа ночи, и ему не спится в городе, который никогда не спит.
Утром мама опережает меня и берет трубку первой. Она как-то растерянно отвечает на вопросы, потом прикрывает динамик рукой.
– Это из клиники, насчет протеза. Говорят, тебе надо подъехать.
– Зачем? – я была на осмотре всего две недели назад.
– Говорят, на примерку новой ноги.
– Так у меня уже есть, – я стучу по стекловолокну в форме моей ноги. Обещали, что такой протез держится несколько лет. – Наверное, ошиблись заказчиком, и это для той девочки… – я вспоминаю ее взгляд.
Мама вешает трубку.
– Странное дело. Сказали, что это новый протез из углеродного волокна. Именно для тебя.
В видеопрокате меня накрывает странное чувство.
Сперва оно напоминает бабочек в животе, которые взлетают, когда колесо обозрения сдвигается с места. Но я сейчас стою на твердом полу.
Я пробегаю взглядом по дискам с сериалами, расставленным в алфавитном порядке. Действие довольно часто происходит в Нью-Йорке. Я беру диски, верчу их в руках, разглядывая обложки со всех сторон. Все, что я знаю про Нью-Йорк, я знаю из сериалов и фильмов: там желтые такси, широкие тротуары, узкие жилые многоэтажки. Знаменитая городская панорама.
Так в моем уме связываются две не связанных вещи: сериал «Друзья» и открытка от Зака. Они сталкиваются в воображении, как незнакомцы в узком дверном проеме. Которые с неловкостью разминаются, извиняются, расходятся… но зритель видит, что между ними что-то есть.
Странное чувство в груди становится сильнее.
Вернувшись домой, я смотрю серии «Сайнфелда» и словно ищу в них Зака. И отчего-то его невозможно там представить.
Я перечитываю письмо и открытки. Почерк его, никаких сомнений. Слог тоже его. Характерная небрежность, когда он пишет о знаменитостях, шутки про маму…
С другой стороны, что-то не клеится. Он пишет, что маму тянет в «Старбакс», но когда я общалась с ней, она всегда пила чай.
Я достаю конверт. В уголке – наклейка авиапочты и синяя марка за $2.20 с панорамой Нью-Йорка. Старой, где еще Башни-близнецы.
Но Центр Всемирной Торговли рухнул больше десяти лет назад. Странно, что его печатают на марках, когда это соль на незаживающие раны страны, и даже обложку «Друзей» обновили, убрав из панорамы башни.
То, что я чувствую – это не ужас. Ужас куда понятнее: это тяжеленный якорь в твоем животе. Ужас испытываешь, когда теряешь волосы, или вылетаешь из школы, или просыпаешься без ноги. Ужас – тяжеленный и приковывает к месту.
Мое чувство больше напоминает тревогу, которая шевелится где-то между ребрами, но откуда тревога? Я столько пережила. Неужели я до сих пор чего-то боюсь?
Я проверяю вторую открытку Зака и конверт. Марки гласят: «Лос-Анджелес» и «Сан-Франциско». Ни на одном нет даты. Почтовые штампы не выходят за пределы марок. Уголки самих марок достаточно подцепить – и они отходят, как будто их уже отклеивали раньше.
У меня нет осязаемых причин думать, что Зак не в Нью-Йорке. Что занят не тем, о чем мне пишет.
Но черные крылья тревоги хлопают под моим сердцем, и я просто знаю.
Знаю.
Я знаю, что меня водят за нос.
Мия
Я звоню по номеру, указанному на сайте.
– «Добрая олива», оливковая ферма и контактный зоопарк.
– Бекки?
– Да, слушаю вас.
– Значит, ты на ферме.
– Ну да… простите, кто это?
– Значит, вы вернулись?
– Откуда?