Зак и Мия

Я спросил на Фейсбуке, какой бы придумать прикольный проект, чтобы занять оставшееся время в больнице. Под вопросом уже 24 комментария. В основном предсказуемые советы от едва знакомых людей: «Сделай альбом-скрапбук про свою борьбу», «Напиши письмо себе в будущее, чтобы прочитать его год спустя» и даже «Вышей свой инициал на рождественском носке». Хорошо знакомые тоже отличились. Алекс предложил построить макет Эйфелевой башни из использованных иголок от шприцов, Мэтт – продать старый костный мозг через интернет-аукцион eBay, а Эван – уболтать медсестер сняться в порнухе. Наименее дурацкое предложение поступило от Рика, который тоже фанатеет от Эммы Уотсон: «Устрой киномарафон – пересмотри подряд всю поттериану». Вот это мне по силам.

Ми я под этим постом не оставила комментария. Не то чтобы я ждал. Я снова и снова захожу к ней на страницу: должна ведь она написать про больницу? Или хотя бы про осточертевшую боль в ноге. Может, даже про дурацкого соседа с башкой-лампочкой. Последний ее пост, за вчера, гласит:

Продолжаю тусить на югах. Кто-нить уже купил билеты на фест Future Music?

В комментариях ее френды обсуждают состав выступающих. Никто не спрашивает Мию про больную ногу.

Неужели они правда настолько слепы к тому, что с ней происходит? Что ей плохо морально и физически? Похоже, единственный, кто знает правду, сейчас торчит у нее в палате, и тот уже прощается. Дверь за стеной открывается, закрывается, и Райс мелькает мимо с опустевшими руками. Спустя минуту я вижу из окна, как он выходит на улицу и садится в тачку, припаркованную в зоне короткосрочной стоянки. И вот он уже уносится прочь, подальше от больницы и от семнадцатилетней девушки, которая тихо всхлипывает за стенкой.

Слушать это еще невыносимее, чем девчачью попсу.

Если бы я мог пойти к ней, я бы пошел. Скорее всего. Мне кажется, я бы зашел к ней, сел на край кровати и гладил бы ее по спине. Может, даже приобнял бы. Если бы мне показалось, что она не против. Как мама меня приобнимала и гладила.

Но я не могу отсюда выйти, не могу помочь ей пережить печаль, не могу не слушать, как она плачет, не могу ничего. И никто, кроме меня, не знает.

Мама возвращается из магазина и протягивает мне ушастый чехол на чайник.

– Это что?..

– Продавец сказал, что это хит продаж. Говорит, Берт Рейнольдс такое бы надел.

– Кто?

Она закатывает глаза.

– Ну, тот актер. Из комедии, как ее, «Полицейский и бандит».

По-моему, мама надо мной издевается.

– Ты ж сам просил, – говорит она.

Меня тянет стошнить в эту шапку, но мама натягивает ее мне на голову. Затем делает шаг назад и задумчиво разглядывает меня, будто я сложное граффити, которое надо расшифровать.

– Кажется, такое носил ковбой из того фильма про гору и геев.

– Не такого эффекта, мама, я добивался.

– Тогда учись рисовать, – она мнет мой рисунок кепки и выбрасывает его в корзину. – Кстати, неплохая идея. Я могу принести фруктов для натуры, купить тебе «Рисование для чайников».

Мама меня не на шутку подбешивает. На химии было не так трудно: пять дней вместе вполне можно пережить, потому что знаешь, что за ними следуют пять дней, когда ты будешь один. А при непрерывном общении в течение месяца вырабатывается аллергия. Удивительно, что мы до сих пор не поссорились.

– Знаешь новенькую? – спрашиваю я, надеясь убить двух зайцев одним ударом.

– Не очень-то она уже и новенькая, – замечает мама. Вот надо ей цепляться к словам?

– Раньше была новенькая, а теперь просто Мия.

– Мия, говоришь?

– Да. Она в соседней палате. Может, зайдешь-поздороваешься? Захватишь игру в слова…

Мама в ответ фыркает.

– Или хотя бы кроссворд, – не сдаюсь я.

– Она, знаешь ли, не производит впечатление любительницы кроссвордов.

Мама имеет в виду, что девушка не производит впечатление дружелюбного человека, в отличие от всех остальных пациентов и их близких, что здесь побывали. Ну еще бы. Она раздражительная, ворчливая и обиженная, совсем как Бекки в ее возрасте. Обыкновенный трудный подросток.

– Может, завтра зайду, – говорит мама. – Знаешь, а эта штука тебе идет.

– Дай-ка мне спицу.

Но мама вместо этого протягивает мне миску с карамельным мороженым, и я ем, хотя оно слишком сладкое. Все равно заняться больше нечем.

Остаток дня я валяюсь, слушаю новую музыку в наушниках и представляю, какие бы треки я переписал для Мии, если бы был не таким трусом.

Осталось пять дней.

Не смыв за собой, чтобы не шуметь, я на цыпочках возвращаюсь из туалета в постель. Затем беру айпад и читаю блоги раковых пациентов по всему миру. Меня не перестает удивлять откровенность, с которой люди делятся страхами с огромной, незримой аудиторией. Выкладывают свои портреты после выпадения волос, пишут пронзительные стихи о боли. Дают клятвы разным богам. Что стоит за этим – смелость или скука? Я читаю все, включая их молитвы. В три часа ночи это скрашивает одиночество. Напоминает, что не я один отгорожен сейчас от мира.