Заговор «красных маршалов». Тухачевский против Сталина

«XIX век выбрал кумиром Наполеона, – заметил А Мальро, – и все пошло своим чередом». «Наполеон I, без сомнения, самая яркая фигура XIX столетия», – почти в унисон с Бальзаком и Мальро считал великий русский художник В.В. Верещагин⁴⁰⁸, создавший целую серию картин, посвященных Отечественной войне 1812 г.

Пораженный явлением Наполеона еще подростком, Пушкин не смог освободиться от этого впечатления и в более зрелые годы:

Один предмет в твоей пустыне
Мою бы душу поразил.
Одна скала, гробница славы…
Там погружались в хладный сон
Воспоминанья величавы:
Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений.
И вслед за ним, как бури шум,
Другой от нас умчался гений,
Другой властитель наших дум…⁴⁰⁹.

И спустя годы по-прежнему Наполеон для Пушкина оставался «властителем… дум». В 1830 г. в последнем своем стихотворении, посвященном Наполеону, Пушкин задавался вопросом:

На троне, на кровавом поле,
Меж граждан на чреде иной
Из сих избранных кто всех боле
Твоею властвует душой?
Все он, все он – пришлец сей бранный,
Пред кем смирилися цари,
Сей ратник, вольностью венчанный,
Исчезнувший, как тень зари.

Однако, как это ни покажется странным, даже, быть может, в чем-то и парадоксальным, но первым «бонапартистом» в России был великий русский полководец А.В. Суворов. Единственным, но чрезвычайно красноречивым, достоверным свидетельством отношения Суворова к генералу Бонапарту, является его письмо, целиком посвященное молодому революционному генералу.

«О, как шагает этот юный Бонапарт! – писал Суворов 25 октября 1796 г. своему племяннику А.И. Горчакову. – Он герой, он чудо-богатырь⁴¹⁰, он колдун! Он побеждает и природу, и людей; он обошел Альпы, как будто их и не было вовсе; он спрятал в карман грозные их вершины, а войско свое затаил в правом рукаве своего мундира. Казалось, что неприятель тогда только замечал его солдат, когда он их устремлял, словно Юпитер, свою молнию, сея повсюду страх и поражая рассеянные толпы австрийцев и пиемонтцев. О, как он шагает! Лишь только вступил на путь военачальства, как уж он разрубил гордиев узел тактики. Не заботясь о числе, он везде нападает на неприятеля и разбивает его начисто. Ему ведома неодолимая сила натиска – более не надобно. Супротивники его будут упорствовать в вялой своей тактике, подчиненной перьям кабинетным; а у него военный совет в голове. В действиях свободен он, как воздух, которым дышит; он движет полки свои, бьется и побеждает по воле своей!»⁴¹¹

Стилистика этого письма выходит за пределы традиционного эпистолярного жанра. Это – поэзия, это настоящая «Ода генералу Бонапарту», написанная Суворовым, вдохновленным ярким образом Бога Войны, вдруг явленного ему в пламени Великой Французской революции. Он сравнивает его с Юпитером, побеждающим «природу и людей», называет его «гигантом», «колдуном-волшебником», видит в нем нового Александра Великого. Бонапарт был единственным, в своем отношении к которому Суворов позволил себе столь откровенно-восторженные оценки.

Однако умудренный жизненным, военным и политическим опытом, старик-фельдмаршал, что знаменательно, почти пророчески завершал свое восхищение: «…Вот мое заключение: пока генерал Бонапарт будет сохранять присутствие духа, он будет победителем; великие таланты военные достались ему в удел. Но ежели, на несчастье свое, бросится он в вихрь политический, ежели изменит единству мысли, – он погибнет»⁴¹². Четко сформулированная мысль Суворова будто выразила предчувствие Отечественной войны 1812 года и скалу Святой Елены. В Бонапарте русский полководец почувствовал готовность (быть может, еще не осознаваемую самим Бонапартом) ввязаться в политическую бурю, а классика военной науки, современника и участника наполеоновских войн К Клаузевица военное искусство и военно-политическая деятельность Наполеона, возможно, подтолкнули к классической формуле: «Война – это продолжение политики другими средствами».