Загадочный Шекспир

прекрасную весталку, чей престол // На Западе. [11]

Весь этот эпизод — это комплимент, очень пристойно преподнесенный и очень изящно на нее указывающий. Она была так довольна замечательным образом Фальстафа в двух частях «Генриха Четвертого», что приказала автору сочинить с ним еще одну пьесу и показать его в любви. Говорят, это стало поводом для написания «Виндзорских насмешниц». Сколь хорошо была выполнена ее просьба, превосходно подтверждает сама пьеса. Здесь не будет лишним заметить, что роль Фальстафа, как считается, первоначально была написана для персонажа с именем Олдкасл; но так как кто-то из этой фамилии в то время еще был жив, королева попросила Шекспира внести изменения; после этого он использовал имя Фальстаф. Одного оскорбления, конечно, избежать удалось; но я не уверен, что автор поступил верно при втором своем выборе, ибо точно известно, что имя сэра Джона Фальстафа, кавалера Ордена Подвязки и генерала-лейтенанта, связывалось с большими заслугами в войнах во Франции при Генрихе V и Генрихе VI. Какие бы милости ни даровала ему королева, удачей, вызванной блеском своего остроумия, он был обязан не только ей. Ему выпала честь удостоиться множества больших и незаурядных знаков расположения и привязанности от графа Саутгемптона, известного в хрониках того времени своей дружбой с неудачливым графом Эссекс. Именно этому благородному лорду он посвятил своих «Венеру и Адониса», единственный образчик его поэзии, изданный им самим, тогда как многие из его пьес [12]печатались при его жизни без его ведома и с грехом пополам. Есть один пример великодушия этого покровителя Шекспира настолько необычный, что если бы я не был уверен, что эту историю рассказывал сэр Уильям Д’Авенант, вероятно, очень хорошо знакомый с его делами, мне не следовало бы о ней упоминать: состоит она в том, что мой лорд Саутгемптон однажды дал ему тысячу фунтов для совершения покупки, о которой тот, как он слышал, помышлял. Дар очень большой и очень редкий для любого времени и почти равный той изобильной щедрости, которую нынешняя эпоха проявила к французским танцовщикам и итальянским [13]евнухам.

Фальстаф на Гедском холме, избиваемый принцем Хелом и Пойнсом в тканевых масках, фронтиспис к Первой части «Генриха IV» в издании Роу. В роли Фальстафа, скорее всего, изображен Томас Беттертон

Какие особые отношения или дружба связывали его с конкретными людьми, мне выяснить не удалось, кроме того, что каждый, кто имел истинные склонности к добродетели и разбирался в людях, как правило, признавал его значимость и заслуги. Его чрезвычайная искренность и благонравие, несомненно, вызывали к нему любовь у всей незлобивой части мира, а сила его ума заставляла восхищаться им людей самой тонкой эрудиции и классического образования. Среди них был несравненный г-н Эдмунд Спенсер, который говорит о нем в своих «Слезах муз», причем не только отпускает ему похвалы как хорошему поэту, но даже оплакивает его потерю с нежностью друга. Этот пассаж содержится в «Жалобе талии на упадок драматической поэзии», а в его прочих сочинениях, читается неприязнь к сцене.

И тот поэт, которого природа
Себе дала себе же в подражанье,
С беззлобным нравом, с маскою
притворства,
Наш милый Вилли, ах! Уже почил он:
С ним умерли и радость, и веселье,
Погибло все и утонуло в горе.
Взамен вползают злая непристойность,
Глумящиеся глупость и презренье,
Марающее рифмы сквернословье
Без всякого разбора и приличья;
И каждый праздный ум творит,
что хочет,
Дерзая в том, что не ему под силу.
Но тонкая душа, перо которой
Льет на страницы мед и сладкозвучье,
Ничтожною ту смелость почитает,
К которой так безумства
подстрекают;
Скорей она готова жить в пустыне,
Чем отдавать себя на осмеянье.