Загадочная душа и сумрачный гений

Семь человек в меховых папахах и длиннополых шинелях с башлыками, вполне сносно защищавших их владельцев от холодного, порывистого ветра, задувавшего с запада, неторопливо продвигались по подраскисшей от недавно закончившегося снежно-дождевого заряда полевой дороге.

Двое первых ехали налегке, верхами, с пиками в бушматах и драгунками за плечами. Четверо их спутников месили сапогами грязь, ведя в поводах изрядно нагруженных лошадей. А седьмой восседал на одном из двух крепких коней, впряженных в доверху затаренную всякой всячиной подрессоренную повозку, — бывшую санитарную двуколку русского армейского образца. Сзади нее шли на привязи, то и дело перефыркиваясь о чем-то своем, лошадином, две кобылки под вьюками…

— Так что, казаки, доехали, что-ль? Аль нет ишо? Поликарпушка, ну-ка глянь: не та ль приметная сопочка двугорбая, что ты нам давеча сказывал? — Семен ткнул нагайкой в едва проступивший вдали, на фоне чуть приподнявшихся мрачных снеговых туч, темный абрис высокого холма с двумя четко очерченными вершинами.

— Она самая и будет, Семен Михалыч. Только далёко еще. Высота-то у ней — добрая. Часа три пути нам. А то и все четыре. С двуколкой быстро не скокнешь…

— Ох, уж мне эта двуколка! Знамо, верхами, да с кониками под вьюком, давно бы на рысях добежали. И дернуло-ж меня ее взять… — вздохнул в сердцах казак-возница.

— Ладно, не кручинься, что долг на тебе лежит. Не много времени, чай, охать будешь, Тихон Афанасич, — усмехнулся Семен в роскошные усы, — Вернешь все в лучшем виде старшине. А нам всем — подспорье доброе. На коников — столько бы не взять. А так, — гляди, еще и шанцу всякого разного сколько для хозяйства прихватили. Ставить избы начнем, каждый гвоздок в счет пойдет, тут пока — не Матушка-Россия. Ну, и фураж, опять же. До доброй травки почитай месяц цельный будет. Смотри, какие погоды нонче стоят.

— Говорил я тебе, Тихон Афанасич, что сперва налегке надо было сюда подскочить. Застолбить. А потом за всем скарбом отдельно вчетвером съездить. Ан, ты ж у нас вечно по-своему рядишь, — подколол товарища моложавого вида казак, отирая пот с лица.

— Ты, Поликарп, не тряси чубом-то. Приехал бы за нём, а уже — поминай как звали. Лом да ржавчину бы взяли, думаешь, до царевой щедроты мы одне такие умники?

Слава Богу, что так все обернулось. Кров над головой на само перво время будет, — то и славно. Но вот как поразмыслю я, казаки, что на новой земле завтра нам все сызнова начинать, опять же — волнительно. Да и Марья Степановна все ли так в дорогу соберет, без мово-то присмотру. Так что, чем больше всякой дельной всячины с собой везем по хозяйству — тем оно, стало быть, и лучшее. Прав ты был, Семен Михайлович…

А к фанзе-то той дорогу в темноте найдешь, Поликаня? Часа через два смеркаться начнет, а ночь тут быстрая, — нахмурился ехавший рядом с Семеном пожилой казак.

— Должон найти, дядя Кондрат. Не сомневайтесь. Но, ясное дело, при свете, — оно, всяко, веселее бы было. Может, станем на ночь, а? Как решите?

— По уму, так надо бы заночевать. Костры разложить не долгое дело, дровцы есть.

Да, больно охота поскорее доехать, казаки. На фанзочку эту глянуть. Так уж красиво Поликарп Устиныч нам все расписал… — Семен подмигнул своему молодому товарищу, — Мое слово — едем! Но как близко будем, дозор вышлем. Мало ли что: как война уходит, всякий народец копошиться начинает. Хунхуз, верно, думает еще, что тут он дома у себя. Так что, порох должно нам сухоньким держать.

— Это уж мы завсегда, Семен Михалыч. И пусть хунхуз себе, что хочет понадумает, только дома здесь теперь — мы.

— Ладно, ехать, так ехать. Как не ряди, а недолго осталось…

— Споем что ли, казаки? Дорожка покороче и выйдет.

— Давай, Поликарпушка, запевай, — кивнул Семен, оправляя поводья.

И поплыла над сопками Маньчжурии русская казачья песня. Как говорили на кругу, сложенная каким-то морским офицером.

«Чудное оно дело, конечно. Но, неисповедимы пути Господни. Знать, и такое бывает: служба у человека флотская, в броню, да в железа дюймовые закованая, но душа у него — вольная, казачья…

Только опять же, как на все это посмотреть? Что степь простор до самого до неба. Что море — простор без краю и вовсе. А русское сердце широкое. Без вольного простора вокруг никак ему не прожить…»