Загадка Отца Сонье

Я же застыл на месте и не отвечал ни слова. И дело тут было даже не в той надписи, что все еще свербела у меня в мозгу, и не в черном изваянии, на которое я нет-нет да и косил чуть боязливо взгляд, и не в странном (это слишком мягко говоря) облачении отца Беренжера. Зная, как трепетно мой кюре всегда относился к телесной чистоте, я вдруг ощутил то, что в первый же момент, как он подошел, поразило меня даже, пожалуй, поболее, чем все перечисленное. От этого чистюли, от моего преподобного, от него… тут я никак не мог ошибиться – от него пахло!.. Нет, это не был запах каких-либо нечистот, которого он так страшился всегда, и не запах тления умирающего тела (уж теперь-то, на сотом году, я знаю, как оно пахнет), — то был какой-то другой запах, которого я пока никак не мог распознать.

Добавлю, он, запах этот, потом, с годами, все более окутывал отца Беренжера. После всех событий я не раз думал – быть может, это именно он, а вовсе не смрад мертвечины, однажды заставил сбежаться к его восседающему в кресле праху и выть на всю округу одуревших псов?..

Не знаю…

Но в тот момент, в храме, именно это меня более всего поразило. От отца Беренжера пахло! Этого не должно было, этого просто не могло быть!

Разъяснения отца Беренжера с моим небольшим отступлением в совершенно иные времена и иные края

— Да это же ты, Диди, — сказал отец Беренжер, но не тот, прежний, а совсем другой отец Беренжер, отец Беренжер, от которого пахло. — Хотя ты сильно возмужал и изменился, я тебя сразу узнал!

Пришлось пробормотать – мол, да, да, это я.

— Жаль, что ты тогда сразу уехал, — продолжал преподобный, — я бы нашел для тебя подходящее занятие. ("Могу себе представить!" – про себя подумал я.) — Он тем временем проследил за моим взглядом, непроизвольно переметнувшимся на черное изваяние, и сказал: — А, любуешься моей "Черной Мадонной"? Впрочем, это и не Мадонна даже, а… После, ежели захочешь, расскажу… Согласись, великолепная скульптура! Такие когда-то стояли у нас чуть не во всех храмах, пока с некоторых пор их не начали варварски уничтожать. В мире осталось совсем не много подлинных экземпляров, из них самый лучший по сей день выставлен в музее Вервье близ Льежа, ну а то, что ты здесь видишь – его точная копия, выполненная по моему заказу, так же, как и оригинал, из черного оникса, превосходным скульптором… Хотя его имя едва ли что-нибудь тебе скажет… Ну, а как тебе вообще, Диди, наш обновленный храм? — спросил он.

Я что-то промямлил насчет надписи над входом – негоже, де, по-моему, так отпугивать прихожан.

— Да объяснял, объяснял я им! — Отец Беренжер в сердцах махнул крылом своего халата (не сутаной же, в самом деле, это диво называть!) — Столько раз объяснял, что удивляюсь, как язык не отсох!.. Но тебе же известно, как они упрямы – ничего не желают принимать в свои задубевшие головы!… Ну а что бы ты написал, к примеру, у подножия Голгофы? "Сие место прекрасно" – так, что ли?.. Знал бы ты, сколько зла было сотворено в стародавние времена на этом самом холме, даже внутри этого древнего храма. Особенно в пору Альбигойской войны. [36]  Тут, поверишь ли, прямо в храме резали людей! Это их кости (ты помнишь?) усеивали некогда сей холм. Кости-то я нынче перезахоронил, а памятью о них – вторая надпись, которую ты едва ли смог разобрать. Там я велел выбить слова: "КАТАРЫ, АЛЬБИГОЙЦЫ, ТАМПЛИЕРЫ – РЫЦАРИ ИСТИННОЙ ЦЕРКВИ" – в память об убиенных.

— Но ведь они – еретики… — пробормотал я – точь-в-точь как некогда моя тетушка.

— Да, считались до некоторых пор таковыми, — кивнул отец Беренжер. — Но и в нашей Церкви, хотя и медленно, но все же происходят некоторые перемены. Пока это, правда, широко не афишируется, но у меня уже есть письмо из Ватикана, из папской канцелярии, в котором говорится, что вопрос об их еретичестве нынче находится в стадии пересмотра. Так что, полагаю, скоро в этой надписи никто не усмотрит никакой крамолы.

А в халате этом вашем, господин кюре? А в венчании с Мари Денарнан – при вашем-то сане?..

Но это к слову. А насчет этих надписей – поверил ли я ему в тот момент?..

6

И тут хочу сделать одно, по-моему, уместное отступление – скачок лет на семьдесят вперед, вполне посильный для моей прыгающей, как молоденькая, памяти.

Пройдя российский Ад, имя коему было на здешний манер "Колымлаг", я волею судьбы очутился в российском Чистилище, именовавшемся тут "101-й километр". Сие означало, что я не смею приближаться на меньшее расстояние к большим городам. Вероятно, до тех пор, пока не очищусь полностью, — знать бы еще, от чего, от своего богопроклятого здесь Идеализма, должно быть.

Ах, да что там большие города! Крохотные плевочки на карте этой необъятной страны, которую, обретя в своем Чистилище подобие свободы, я хотел получше узнать.