Загадка Фестского диска и змеепоклонники

Дело в том, что форму «согнутой палочки» как раз и принимает хромосома в так называемой анафазе, одной из стадий деления клетки (рис. 6). Конечно, могут спросить, а почему хромосома именно в этой, а не в какой-либо другой фазе обратила на себя особое внимание человека? Ответить нетрудно: и другие фазы хромосомы в клеточном ядре тоже были объектом искусства и почитания, приобретая силу символа. Возможно, тут представление не столько о форме, сколько о хромосоме вообще. О том, до сих пор толком не изученном веществе, которое в различных количествах присутствует в ядрах клеток всех растений, животных и людей.

Биолог мог бы предъявить мне еще одно опровержение: «хромосомы» на барабане ацтеков и печати шумеров изображены совершенно неверно, поскольку в действительности нить ДНК во много тысяч раз длиннее самой хромосомы и умещается в ней только благодаря своему микроскопичному сечению и плотной «упаковке». Конечно, хромосому можно было бы назвать «мотком» или «шпулей» из нитей ДНК, не забывая, однако, что эти нити отнюдь не упакованы наматыванием на ось.

Да, оба изображения очень упрощенно и тем не менее правильно говорят о том, что наиважнейшей наряду с белком в составе хромосомы является двойная гелиса нити ДНК. Заложенная по всей ее длине генетическая информация есть потенциальная основа жизни того или иного организма.

Но только животворящая основа жизни — Солнце, с «орлиных крыльев» которого льется вечная энергия, выводит неодушевленную материю из бездействия в состояние живого, деятельного организма.

И вот по мере того как, исходя из биологических знаний, я старался понять символику этих знаков, приходит и понимание того, что мое понимание вовсе не противоречит признанному в наше время их историческому толкованию.

Да, это был все-таки рыцарь Орла!

Человек не вылезает из клюва. Орел-хромосома только накрывает его, и из-под орлиных перьев виднеются его руки и ноги. Барабан был необходим в бою: его звук своим мерным магическим воздействием придавал отваги и вел к победе на поле брани. Эти ацтекские войны, получившие название «цветочных», имели во многом ритуальный характер, с мыслями о Вселенной. Ацтеки верили в то, что для продления жизни Солнца необходимо приносить на алтарь человеческие сердца. Многочисленных пленников для жертвоприношений добывали профессиональные солдаты, объединенные в кланы рыцарей Орла и Ягуара[8]. В этом воспринимаемом ими космическом двуединстве Ягуар символизировал все земное.

А почему создатель боевого барабана представил рыцаря в виде орла— это понятно. Половина армий мира по сию пору имеет в своих эмблемах изображения орлов, демонстрировавших когда-то особую храбрость и силу. Но сегодня это всего лишь один из символов культуры народа, давно оторвавшийся от своих исторических пракорней и замененный новыми значениями. Например, сомнительно, чтобы уже римские легионеры знали что-нибудь о древнейших толкованиях своих знаков с орлами. Скорее всего, последними народами, которые связывали с такого рода символом особое исконное значение, были египтяне с их священным соколом и шумеры, изображавшие раскинутые над миром крылья, а значительно позже — древние мексиканцы.

Вырядившись «орлами» или «ягуарами», индейцы отправлялись в бой, думал я, уже не как люди, а как две силы, созидающие жизнь в холодной, мертвой Вселенной. Рыцарь и посылающий его в бой жрец— в этом я был уверен, ибо нашел убедительные тому доказательства, знали о существовании процессов, в котором солнечная энергия, взаимодействуя с гелисообразной структурой, создает жизнь, земные организмы, в том числе и человека. И кому же еще мог служить рыцарь, как не своему созидателю?

Хромосома, дезоксирибонуклеиновая кислота. Итак, эти слова произнесены. Я не мог не понимать, куда пытался с ними проникнуть. Да нет — пробиться, вторгнуться, ворваться в замурованный веками словник культурных понятий; в мир саг, былин, мифов, преданий, историй, письменных и устных пересказов, ритуалов, религий, верований, предрассудков, магических танцев, табу, тотемов, обычаев; в мир, опирающийся на материальную историю народов с их огнем, кремневыми топорами, обожженной глиной, тканями, бронзой и железом; шпильками и гребнями, челнами, зерном и оливками. И вдруг — хромосома! Разве этакая наглость не должна была вызвать сильнейшего противодействия? Это же не просто варварство, каким могут показаться поиски буквальных значений в символических знаках, и не просто насилие, учиненное над хорошим вкусом столкновением искусно сотканной, старательно присыпанной пылью веков эстетики иного мира с обнаженным, холодным, не затемненным иными значениями творением биохимиков, детищем лаборатории — некоей хромосомой! Это еще и вызов простому здравому смыслу: ну откуда вдруг взялось понимание хромосомы в Шумере, а потом и в Мексике минимум за четыреста лет до изобретения микроскопа в Европе?! Уже один этот резонный вопрос должен был раз и навсегда провести для меня черту, через которую я не смел переступать.