Задолго до Истмата

Петр Алексеевич, полтора года пребывавший в состоянии хандры и скуки, за предложение Пауля Гейнса ухватился мертвой хваткой. Дух его воспарил, лик его сделался светел, хандра отступила. Он отказался от курения заморской травы и чрезмерного употребления спиртного, ночи напролет просиживая с Алексашкой в собственном домике на берегу Ваала, и придумывал планы возвращения власти. На его счастье (вернее, на его беду), в один из апрельских дней в резиденцию бывшего московского царя заглянул старец Феоктист — расстрига, бывший протопоп, глава Клинского скита. Проболтав с Петром до обеда, он вышел оттуда со злорадным блеском в вечно угрюмых глазах.

Злоумышленники быстро стали единомышленниками, моментально поняв желания друг друга: один грезил о мирской власти, а другой — о власти духовной. Под вечер они встретились вновь, но в их компанию вошел и Гейнс, щедрый душой и обладающий тугим кошельком. С тех пор и началась новая жизнь...

Вспоминая беззаботную жизнь в Гааге, Алексей молча плакал. Слезы катились за шиворот по небритым щекам и мочили рубаху. Он оплакивал все: несбывшуюся мечту, так бездарно прожитую жизнь, жалел о том, что никогда не увидит родных. Под вечер привезли Меншикова с остальными заговорщиками: совсем еще сопливым Пашкой Ягужинским и «тертым калачом» — Прокофием Возницыным. Всех четверых поставили перед царицей, которая долго смотрела на горе-похитителей, а затем печально сказала:

— Федор Юрьевич, молодых еще попробуем перевоспитать, а вот матерых можно только вешать. Потрудитесь, дядюшка!

Увидав, как при слове «молодых» просветлело лицо Александра Даниловича, отрицательно покачала головой:

— К тебе, голубь ты безродный, сие не относится. Ты уже накрал на три каторги. Тебя исправит только петля. — Она помолчала немного и добавила: — Да и это — вряд ли.

Глава 8. Гея. 1700 Здесь будет город-сад

Ранним утром 25 июня архиепископ Псковский Иосиф у врат главного монастыря Псковской епархии встречал Самодержицу Всея Руси. Утро выдалось погожее и теплое, сопровождающий архиепископа игумен Псково-Печерской лавры Серафим щурился от встающего светила и смешно задирал бороду. Низенького роста, он тем не менее пытался посматривать на окружающий мир свысока.

— Жаль, не приехали вчера! — искренне огорчался отец Серафим. — Владыка Иосиф прочел в Успенском соборе великолепную проповедь!

— О чем? — поинтересовался Ростислав.

— О любви к ближнему! — восторженно нараспев произнес игумен.

— Удивил! — пробормотал себе под нос Иннокентий. — Интересно, бывают ли другие темы?

— Бывают, боярин! — тихонько сообщил ему Иосиф, обладающий на удивление острым слухом. — О любви к Всевышнему.

Кеша чертыхнулся и принялся внимательно вслушиваться в обмен любезностями между главой местной церкви и Самодержицей Всея Руси. Софья Алексеевна заученно кивала головой, слушая о том, какая невиданная честь оказана Псковской земле — лицезреть воочию богоданную царицу и повелительницу. Растекаясь елеем по каменным плитам, оба пастыря заверили государыню в своей лояльности. Лояльность лояльностью, но внезапно живот министра культуры Симонова заявил о своих правах громким урчанием. Глянув на сконфуженного Кешу и поняв намек, игумен пригласил высоких гостей на завтрак.

Пользуясь тем, что во вторник на пищу не было никаких ограничений, в трапезной был накрыт стол, при виде которого Лукулл захлебнулся бы собственной слюной. Монастырь располагался между двух рек: Двины и Пимжи, причем левый берег Двины и, соответственно, правый Пимжи был высоким и обрывистым, так как эти реки с обеих сторон омывали возвышенность Ханья. Мы упомянули об этом обстоятельстве с единственной целью — описать, какое количество рыбных блюд красовалось на столе. Иннокентий — великий знаток и ценитель рыбы — сбился со счета, загибая пальцы при виде знакомых и незнакомых кушаний. Чего только не принесли монахам реки: форель, судак, лещ, налим, густера и окуньки, сазаны и плотва, голавль и жерех. До Симонова внезапно донесся аромат горячей ухи и специй, ноздри его затрепетали — монахи внесли в трапезную котелок с юшкой.

Игумен священнодействовал по правую руку от царицы: приятным голосом объявлял название каждого рыбного блюда и рыбы, из которой оно было изготовлено; когда дело дошло до мясных блюд, отец Серафим скрупулезно уточнял породу живности, возраст и особенности откорма. К примеру, гусей, которых подали в самом конце, откармливали грецкими орехами, вымоченными в сладком вине. У Симонова вертелся на языке вопрос, который он решился задать, лишь расправившись со сладкой гусиной ножкой и запив ее кубком зелена вина.

— Скажите мне вот что, святой отец, — спросил он, доброжелательно глядя на игумена, — единственное, что вы не поведали нам... по поводу ухи. Форель я узнал, но, забодай меня корова, второго ингредиента узнать не смог! Что это была за рыба?

— Хариус! — маслено улыбнулся отец Серафим. — Изволит ли боярин принять участие в ловле рыбы, что состоится завтра на рассвете?

Лицо министра сразу помрачнело.