Зачёт

Хенг вздрогнул. Вот, значит, как. Хуже не придумаешь. Оттуда, из Ведомства, не возвращаются. Старик об этом говорил. Оттуда всего лишь две дороги. Виновен - на костер. А если и окажешься без вины - в темницу до конца жизни. Подозрение-то остается. Да и чтобы не болтал потом лишнего.

- За что ж ее?

- А кто знает? Эти разве скажут? Да и не их это дело, объяснять. Их дело - тащить. А только я думаю, в колдовстве подозревают. Не иначе. Скоро, думаю, и мой черед настанет. Ихняя метла, она чисто метет, ни соринки не оставит.

- Да какая же она колдунья? - Хенгу не пришлось стараться, изображая возмущение. Он и так еле держал себя в руках. - Разве колдуньи такие? Они же старые все, смуглые, с горбатыми носами.

- Маленький ты еще, - вздохнула тетушка. - Сказкам веришь. Колдуньи-то, они всякими бывают. Алоста наша, конечно, ни сном ни духом, а как докажешь? Я вот думаю, может, кто из соседей донес.

- Это о чем еще?

- Да было тут дело, - смущенно отозвалась тетушка. - У соседки нашей, Гуарады, сынок маленький, Сидги, может, знаешь. Ну, бегал он на днях где-то с ребятишками, ногу поранил. А рана-то нехорошая оказалась, нога опухла. И болит. Ну, он сперва криком кричал, а потом уже не мог, хрипел только. Ну, а все ж на виду. Алоста и пожалела, можно мне, говорит, попробовать? Авось хуже не будет. Ну, промыла она ему ножку, листья какие-то приложила. Может, еще чего и пошептала - меня рядом не было, не стану врать - не знаю. Вот и все.

- А что дальше?

- А дальше что? Сошла опухоль-то, на следующий день. Еще денька два Гуарада его дома подержала, а теперь вот уже третий день вовсю с приятелями носится - и хоть бы что.

- Я чего-то не понимаю, - признался Хенг. - Донос-то о чем? Ладно бы еще пацанчик этот помер, а то ведь выздоровел.

- Вот я и говорю, дитя ты еще малое, - махнула рукой тетушка. Кормить тебя еще и кормить березовой кашей, покуда не поумнеешь. Да разве ты ничего не понял? Чем бы ни кончилось, все в руку. Выжил мальчик значит, ведьма она, коли вылечить сумела. Помер - тем более. Ведьмы - они, стало быть, завсегда вредят. Кто хочет доказать, тому все сгодится.

- Да кому же это нужно, Алосту оболгать? Разве она хоть кому злое чего сделала?

- Разные люди бывают. Очень разные. Одному зло сотворят, он через день и помнить не помнит. Другому покажется чего сдуру - век будет изводиться и других изводить. Да и то, пожалуй, что боятся. Люди же как думают? Коли смогла вылечить, сможет и порчу навести. Так лучше беду упредить. Вот и донесли. А кто - поди разбери. Да и стоит ли гадать? Этим делу не поможешь.

Хенг неожиданно почувствовал, как в глазах рождаются злые, горячие слезы. Не дай Бог! Никогда он тут не плакал, даже в первые дни. Не ребенок же он! Вышел из этого щенячьего возраста. Но как быть сейчас? Как справиться с собой, если еще мгновенье - и по щекам поползут соленые капли? Алоста... Ее голос - красивый, точно колесо радуги после теплого дождя. Ее золотистые, чуть рыжеватые волосы, ее прищуренные зеленоватые глаза. И родинка на правой щеке... Алоста...

Все же ему удалось сдержаться. И хмурым, каким-то механическим голосом он произнес:

- А может, все-таки что-то можно сделать?

- Да что уж теперь, - пожала плечами тетушка. - Остается только Бога молить. Да и то - поможет ли? Грешные мы все, грешники великие. За то и терпим.

- Да какие же у Алосты грехи? - закипая, но все еще сдержанно спросил Хенг. - Она что, воровала, разбойничала? Ей-то за что?

- Вот я и смотрю, вы с ней точно с одной луны свалились, - хмуро обронила тетушка. - Она вон тоже не понимала все. Те же самые слова говорила. И впрямь - странная она девочка. Уже, почитай, больше года бок о бок с ней живем, а вот не могу я ее понять. И откуда такие берутся?

- А я думал, она племянница ваша, - удивился Хенг.

- Да уж какая там племянница, - горько вздохнула тетушка. - Одинокая я. Братья да сестры мои в детстве перемерли, одна я осталась. Ну, и муж, покойник, недолго меня радовал. Убили его, в Орбаннскую войну еще. Деток мы завести не успели. Ну и вот... Алосту я в деревне подобрала. Ты ж знаешь, я по деревням хожу, когда ноги не болят. Шерсть покупаю. Там ведь куда дешевле, чем на здешнем-то базаре. Там я ее и встретила. Болела она. Сильно болела. Мне сказали, нищая она. Шла по дворам, хлеба просила, да и свалилась. Пожалели ее все-таки, в избе одной лавку выделили. Да и то изнылись. Ну, я как про это услышала - меня как что-то в грудь толкнуло. Не все же, - думаю, - в одиночестве жить. Вот и взяла ее с собой. Хозяева, те уж не знали как и благодарить меня. Такую обузу с ихних плеч сняла. С Божьей помощью до города добрались, мужики из той деревни в город ехали, торговать, взяли нас в телегу. И даже денег не запросили. Так тоже ведь бывает. Вот и получилось. И сама я не пойму, племянница ли мне она стала, дочка ли. Люблю я ее, люблю точно свою. Да, вот. А теперь...