Зачем?

Рассказ папы после случайной встречи на улице со своей сокурсницей Фаней Финкельштейн заставил меня содрогнуться.

В сентябре 1941 года эшелон студентов-добровольцев Харьковских вузов отправился к Москве. Папу избрали комсоргом этого студенческого батальона. В Москве интеллигентных мальчиков объединили с такими же интеллигентами из Министерства внешней торговли. Объединили тех, кто предпочитает прагматизму мораль, кто утверждает примат морали над истиной. Короче, у кого есть совесть, и кто ею дорожит.

Именно этот необученный батальон бросили на защиту столицы. Нетрудно догадаться, что после первого же боя их осталось очень мало.

Папа рассказывал о первом в своей жизни бое. О том, как впервые убил человека. Мальчик 21 года, изучавший Платона и Сократа, должен был, обязан был, (не было другого выхода!) убивать. Господи, зачем ты позволял из таких мальчишек делать убийц? Ведь в иллюзорном слове “враг” прячут слово “человек”. Другой, непохожий, а зачастую, и оболганный.

Когда он увидел, что немец целится в него, то бросился, и начал душить. В ужасе не смог разжать пальцы. Солдаты буквально отрывали его от тела этого немца. Папа говорил не об ужасе, он говорил об отчаянии.

Что делает война с нормальными мальчиками? Ломает психику. Ребята ломали себя, учась убивать. А потом от этих мальчиков, оставшихся в живых, научившихся убивать, научившихся делать это спокойно, после войны рождались сыновья. А мы удивляемся генетической агрессивности.

Но после первого, второго и третьего боя папа остался жив, как Сережа Ковалев и Гриша Кац, Витя Нехом и Павел Олехнович, Сережа Каиров и Лева Аксянцев, жених Фани.

Шел декабрь 1941 года. Оборона Москвы. Раненых с поля боя вывозили обыкновенными повозками. Очередную партию раненых вез до госпиталя и папа. Среди них был и Лева Аксянцев. Всю ночь по подмосковным лесам повозки везли раненых к госпиталю. Папа подходил к Леве, успокаивал, просил держаться. А под утро, уставший, уснул. Когда приехали и стали выгружать раненых, Лева был мертв.

Папа говорил, у них с Фаней была большая любовь. Думаю, что первая. В 18 – 19 лет другой не бывает. И все.

Через много лет после войны она вышла замуж за отставного офицера, родила дочку. Но годы, нет, пожалуй, десятилетия, встречая папу, она говорила только о Леве. Она так и говорила: муж даже через годы остался чужим.

Никто и никогда не будет считать разрушенные судьбы. Никого и никогда не будет интересовать чужая убитая любовь. Может, это естественно? Ведь в перечне добродетелей (вера, надежда, любовь) она стоит на последнем месте. А на первом “вера” как последняя стадия надежды.

Кзыл-Орда. 20.12.43.

………………………..……………………………

Вдруг, когда я был совершенно спокоен, и занимался вопросами воссоединения Германии после революции 1848 – 49 годов и бисмарковщиной – легкий стук в дверь, я отложил книгу… и о, радость! После долгого молчания письмо от Тебя с обычной концовкой “целую крепко Лида”. Нет, родная, я целую Тебя в тысячу раз крепче, в тысячу раз горячее, потому что это Ты, а я люблю Тебя. Читая письмо, я не только читал Твой рассказ, но каждая буква воскрешала в моей памяти дни Можайска. Перед моими глазами появилась Ты, за столом в белом халате переписывающая и сочиняющая “свои истории”, отличные от тех, которыми занимаюсь я. Ты писала и изучала истории болезней отдельных людей, а я изучаю истории болезней всего рода человеческого на всех этапах его существования. Но оставим философию. Если бы только знала, сколько заманчивых надежд Ты вселила в меня словами “Не грусти, родной, я надеюсь, что мы с Тобой встретимся, где и как не знаю, но встретимся”.

Эти слова меня также глубоко тронули, как и первый поцелуй, подаренный Тобою мне в темную, морозную, Можайскую ночь.

Кажется, что это было очень давно, а на самом деле – всего 1 год.

……………………………………………..………