Зачарованный киллер-2

В Москве есть чем заняться. Если есть деньги. Большие деньги. Среднему обывателю даже в кино сходить не всегда по карману. А представьте себе рядовой провинциальный город, где по выходным в клубе полупьяная дискотека, кинотеатр дышит на ладан, в библиотеках книги только совдеповского периода, а самогон стоит 12 рублей поллитра…

Чего я никак не пойму, так это отсутствие запрета на медицинскую рекламу и присутствие запрета на порнографию. Ей Богу, странны дела и помыслы человечества. От порнухи вреда никакого, разве что заведомо извращенным подросткам. От бездумного использования лекарств вред огромен, а для детей просто жизненно опасен. Но одно запрещено, а второе разрастается угрожающим лекарственным комом.

Мне известны случаи, когда люди от банального панадола начинали задыхаться, кожа их багровела, кисти рук опухали и только скорая помощь, если она приезжала вовремя, спасала их от асфиксии (удушья). Известен мне и другой случай. Один знакомый, страдая от геморроя, поставил одну за другой две свечи. Буквально минут через десять его всего обсыпало крапивницей, глаза покраснели, налились кровью, он начал жаловаться на сердце. Хорошо, что у меня под рукой был димедрол. Я дал ему две таблетки и таблетку нитроглицерина под язык. Он очухался, но еще несколько дней чувствовал себя неважно.

Я и сам как–то попал на бездумном приеме лекарства. Ортофен, который я раньше не принимал, вызвал у меня тяжелую аллергическую реакцию. Как «опытный аллергик» я купировал ее антигистаминными препаратами, но все равно несколько дней был совершенно разбит. Десны покрылись язвочками, как при страшном стоматите, суставы распухли, глаза слезились.

Не знаю, насколько уместна эта, фармацевтически–рекламная глава в книге о моих невероятных приключениях, но, будь я честным издателем (что маловероятно, так как издательская коммерция с честностью не рифмуется), я бы в каждой книге публиковал предостережения: «Боритесь с зомбирующей рекламой, не верьте ей!», «Никогда не принимайте лекарства без рекомендации врача!», «Жгите аптеки, где продают лекарства без рецепта!»

От этих мыслей, больше напоминавших публицистическую статью для газеты, меня оторвал негромкий разговор, вернее его отрывок:

«Пропадете, этот город полон бесов злобных, съедят голубушек бесы–то… А у меня покойно, благостно… И вам хо–о–орошее применение найдется, польза будет…».

Голос был вкрадчивый, но содержание мне почему–то показалось зловещим. Я остановился, будто ищу что–то в карманах, и кинул косой взгляд в нишу за колоннами.

Маленькая старушка в сером пуховом платке пропагандировала двум девчонкам–замарашкам преимущества домашнего быта перед вокзальным БОМЖеванием. Девчонкам было лет по шестнадцать, бесприютная жизнь уже наложила отпечаток на их внешность. Старушка выглядела благообразно, если не прислушиваться к ее речам.

Я задумался. Что же мне показалось неприятным? То, как она растянула гласные в слове «хорошее»? Или намек на «применение»?

Я отошел в сторону и сделал вид, будто рассматриваю убогую витрину ширпотребного киоска.

Калининград, январь, второй год перестройки

Перестройка только начиналась и я ее всячески приветствовал. Еще бы мне ее не приветствовать — имен но Горбачевская амнистия затронула, наконец, и зоны строгого режима, скостив мне 2/3 оставшегося срока. Так что, выскочив из–за проволоки на полтора года раньше, чем планировалось, я сразу же записал себя в команду президента (он, правда, тогда еще президентом не был, довольствуясь почти безграничной властью Генерального секретаря ЦК КПСС).

Моя приверженность к его реформам, возможно, и была бы ему приятна, если б он об этом когда–нибудь узнал, но в моей жизни роли не играла никакой. Правительство перед освобождением выдало мне 25 рублей, полагая, что на эти деньги я вполне смогу начать новую жизнь.

Брат, преуспевающий торговец глиняными масками, изобразил при виде меня самую широкую улыбку, какую только смог, спешно сообщил о своем скоропостижном отъезде и, долго мусоля рублевые бумажки, выдал стольник, горько сетуя на дороговизну жизни. На прощание он опять улыбнулся от уха до уха, а в глазах его я прочел печаль, вызванную необходимостью неожиданно уезжать.

В результате я оказался в гуще перестройки с 125 рублями в кармане робы — моя гражданская одежда успешно сгнила в кладовых зоны, так что я щеголял в обычной спецовке синего цвета и мощных зэковских говнодавах.

Единственное, что мне оставалось, — это нанести визит к знакомому фотографу, который до сих пор не исключил меня из списка знакомых потому, что я был должен ему 600 рублей. Он даже на зону мне писал доброжелательные письма, в конце которых намекал на свое желание получить эти деньги обратно. Надо думать, что он питал ко мне сложные чувства, по край ней мере, из лаборатории он меня сразу не выгнал, а даже разрешил пожить там немного.