Нет, не был я уже идеалистом. Зря я о себе так хорошо подумал.
Я сунул тетрадь под голову. Опять ясно и четко вспомнился барак, вся зона, втиснувшаяся на территорию бывшего немецкого монастыря, серое влажное пространство без единой травинки, деревца — бетон, асфальт, железо, крашенное серой краской. Удивительно мерзкое место.
Еще удивительней был мой барак. Туда обычно селили инвалидов, поэтому вечером он представлял колоритное зрелище: зэки отстегивали руки, ноги, пристраивали костыли, вынимали челюсти. Ночью эти инвалиды издавали кошмарные звуки, похожие одновременно и на скрежет металла по стеклу, и на рожковые вопли автомобильных сигналов. Меня сунули в этот барак, чтоб быстрей окочурился, с подачи гебешников. По своей инициативе администрация начала меня терроризировать чуть позже.
Бараком назывался полуподвал монастыря. Раньше это был настоящий глубочайший подвал, где монастырские обитатели хранили припасы. Потом его перекрыли досками, приподняв таким образом метра на три, и устроили там лежбище для осужденных калек.
Старая канализация не справлялась со стократной нагрузкой, под полом постоянно плескалась вода, по стенам ползали мокрицы, все мгновенно покрывалось плесенью. Иногда канализация отказывала окончательно и вода поднималась над полом. Просыпаешься, и у самого лица пенится и о чем–то бормочет тухлая жид кость, по которой весело плавают ботинки, отчаянные крысы и нечистоты.
В дни наводнений здоровая часть отряда передвигалась по бараку на манер кенгуру по расставленным во всю длину коридора табуреткам. Зэкам с ограниченным числом конечностей приходилось трудней. Отряд состоял из 104 осужденных, две трети которых имели вторую или первую группу.
Начальником отряда был рослый белорус в чине старшего лейтенанта, который пытался заочно учиться на юрфаке. Он имел глупость довериться мне — дал на исполнение пару контрольных по криминалистике и две курсовые: по диамату и по уголовному праву. Имея нужную литературу, поставленную незадачливым стар леем, я быстро скомпилировал требуемое, после чего он глубоко заглотил наживу вместе с крючком.
Но он оказался настолько странным, что попытался нахально с крючка сорваться — пришлось сдать его начальнику колонии, великолепному интригану в чине полковника. После этого старлей затих, другие начальники отрядов начали посматривать на меня с ненавистью и опаской. Выждав месяц, старлей попытался ущемить мои интересы. Пришлось объяснить, что выговор от начальника колонии — мелочь по сравнению с тем, что ждет его в университете, если там узнают, кто пишет за него курсовые. Я был уверен, что он спросит, как я это докажу, но он не спросил, что служило свидетельством очевидного — он поленился даже переписать их своим почерком.
…Уютно стучали колеса. Я задремал, мне приснилась дурацкая смесь зверинца и зоны. Зоозал был построен на плацу, в разводе на работу наравне с администрацией участвовали толстуха–бухгалтерша и гомик Андросов. Я стоял в первой шеренге и ко мне грозно направлялся начальник режима в виде страуса эму с майорскими погонами…
В Краснодаре я сошел отдохнувший, выбритый, быстро снял номер в гостинице «Арена» — удостоверение заместителя директора срабатывало даже в Москве, — и занялся подсчетом наличности. Собственно, считать особенно было нечего — 384 рубля. Следовало подумать об источнике доходов, да и задерживаться в крупном городе не стоило. Тем более — в цирковой гостинице, где меня могли догадаться поискать.