Это было в самом начале дождливого сезона, когда трястись на ухабах вечно грязной Трубопроводной дороге в Панаме было ещё достаточно легко — мы смогли бы даже приехать вовремя, чтобы проделать работу, как запланировали. Мой друг за рулём привык работать и в гораздо худших условиях, чем сейчас. Я также был хорошо знаком с этой узкой извилистой дорогой, много раз приземляясь на ружьё, когда массивные ребристые шины зелёной «Тойоты» катили по колее, прорезающей «Национальный парк Соберания» — последний равнинный первичный тропический лес, оставшийся в зоне Панамского канала. Мы дали водителю Дейву Рубику прозвище «Бешеный пёс», потому что он был одним из самых отчаянных тропических биологов. В академических кругах доктор Рубик был известен своими исследованиями так называемых безжалых пчёл, которые опыляют многие из растений в этом лесу. Разносторонние интересы Рубика, однако, выходят далеко за рамки изучения безжалых пчёл, и простираются от печально знаменитых (жалящих) африканизированных пчёл до современного джаза. В этот день я собирался помочь Дейву Рубику разложить пахучие приманки, чтобы привлечь самцов великолепной группы пчёл, известной как эуглоссины — этих летающих драгоценностей тропического леса.
К тому времени, когда мы сели в «Тойоту» на рассвете, дождь уже шёл. Его стук, усиленный шумом цикад и кобылок, почти заглушал ритмы джаза из стерео Рубика, пока мы петляли по дороге к нашей самодельной рабочей станции на дорожной отметке «Десятый километр». Внезапно Дейв яростно затормозил, и меня отбросило на отделение для перчаток, в котором он хранил свои вонючие приманки. Я взглянул вперёд как раз вовремя, чтобы заметить огромную пятнистую кошку, которую мы едва не сбили. Моё сердце бешено колотилось, потому что я осознал, что кошка, скрывающаяся в подлеске, была ягуаром — первым, которого и Дейв, и я увидели в дикой природе. Это был ещё один знак того, что Национальный парк Соберания сохранил участки девственного тропического леса — редкость в Панаме в наше время.
Наконец мы припарковались и продолжили давно начатую работу — составление ежемесячной переписи пчёл-эуглоссин, чем Рубик и его коллеги непрерывно занимались на протяжении более чем 100 месяцев. В этом густо заросшем лесом местообитании мы не должны были упорно искать пчёл на цветах — они сами искали бы нас. Мы хотели привлечь их тремя синтетическими химическими приманками: цинеолом — с лекарственным запахом мази «Vicks Vapo-Rub», метилсалицилатом — с сильным конфетным ароматом, похожим на леденцы с «зимней свежестью», и печально известным скатолом — с сильнейшим запахом свежего, тёплого помёта млекопитающих.
Рубик хранил все три пахучих вещества в контейнерах фирмы «Тапперуэр», но проявлял особую осторожность при обращении со скатолом — его контейнер буквально вопил любопытному: «ЗЛОВОННО — ХРАНИТЬ ПЛОТНО ЗАКРЫТЫМ!» Достаточно небольшого зазора — и эта острая вонь держалась бы на нашей одежде и коже несколько дней. Но Рубик проходил через эту энтомологическую рутину так много раз, что теперь она была его второй натурой. Мы предлагали насекомым эти три приманки на кусочках промокательной бумаги, прикрепляемых к деревьям у обочины на высоте груди. А потом мы с Дейвом раскладывали алюминиевые садовые стулья посреди дороги, наблюдали за полётом искристо-голубых бабочек-морфо, слушали трубный гул цикад и ждали, пока разноцветные с металлическим блеском самцы пчёл-эуглоссин последуют по воздушным запаховым дорожками к нашим смоченным приманкой бумажкам.
Нам не пришлось ждать слишком долго. Уже в первые пять минут я услышал высокий гул любопытного самца целиком зелёной Euglossa imperialis со свисающим вниз хоботком такой же длины, как и его тело. Вскоре до бумажек добрались другие самцы пчёл-эуглоссин, скрыв их под блеском своих металлических зелёных, пурпурных, медных и золотых красок, сверкая, словно драгоценные камни, в пылающем солнечном свете тропиков. Многие из них ненадолго взлетали, хотя некоторые бродили вокруг бумажек в течение нескольких минут, если их не пугали.