Забытые имена

Он скользнул в темный подъезд и скрылся там. пока я под фонарем разглядывал бумажку, которую он мне сунул. Это была первая часть волнового уравнения углерода, или, точнее, система из 42 дифференциальных уравнений, которые позволяли бы предсказать поведение этого элемента, если бы удалось их решить. Но уравнения были записаны неизвестными мне символами и наверняка еще не были опубликованы. Конечно, какой-нибудь попрошайка мог попытаться, чтобы выманить меня, воспользоваться известными уравнениями, переписав их где-нибудь, но он никак не мог бы их так переработать. В этом было действительно что-то странное, а я как раз изучаю всякие странные явления в физической химии; и странные явления в жизни тоже вызывают у меня любопытство. Я пошел за ним.

— Бар «Прогрэ», Порт-де-ля-Вилетт, в полночь, — шепнул он и сделал мне знак уходить.

Было ясно, что он чем-то сильно напуган.

До полуночи оставался час. Я чувствовал, что мне предстоит нечто необычное. Убедившись, что за мной не следят, я зашел в кафе «Даркур» и написал записку своему другу Берто, в которой излагал происшедшее и просил в полдень позвонить мне в гостиницу, а если меня там не окажется — сообщить в полицию. Потом сел в метро и поехал в сторону Порт-де-ля-Вилетт — окраины Парижа, которую раньше видел только на карте и о которой знал лишь одно: что она расположена поблизости от городских боен. Я не был так спокоен, как мне бы хотелось; понял я это, когда, войдя в вагон, обнаружил, что закурил сигару: забыл, что в парижском метро нет купе для курящих… Это меня всегда раздражало.

Бар «Прогрэ» был погружен в полутьму, но зловещего там я ничего не приметил. Он в точности походил на тысячи других баров. За таким же цинковым прилавком сидела такая же толстая дама, позади нее — то же поразительное разнообразие бутылок, тот же официант чахоточного вида. В глубине столик с двумя стульями. Один из сидящих виден из дверей, другого заслоняет перегородка. До полуночи оставалось всего несколько минут, я вошел, заказал кофе с коньяком и сел лицом к двери. Кроме меня в баре был всего один посетитель, безобидный с виду шофер.

Ровно в полночь вошел мой приятель с улицы Кюжа и, не говоря ни слова, сел напротив меня. Я заказал и для него кофе с коньяком и в течение следующего часа время от времени повторял этот заказ. Я заметил, что недостающие зубы были только одним из последствий страшной раны в лицо; шрам выглядел старым: похоже было, что он остался. со времен войны. Почти час этот человек говорил тихо и очень быстро, я с трудом его понимал. Он явно пребывал в состоянии крайнего ужаса, но не того ужаса, который испытывает новобранец под первым обстрелом. Это было гораздо более безысходное ощущение старого солдата, понимающего, что человеческой стойкости есть предел… Вот что он мне рассказал.

— Вы слышали, что случилось с Эженом Галуа?

Я старался быть вежливым.

— Знаю, что он был признан виновным в убийстве и сослан на Чертов остров… Но не могу поверить, чтобы он убил своего коллегу ради денег. Это такой же крупный математик, каким был в прошлом веке его однофамилец. Может быть, он совершил crime passionel [Преступление, совершенное в состоянии аффекта (фр.).]? Такое со всяким может случиться. Но из корыстных побуждений преступление совершают, если человек только и думает, что о деньгах. А он был слишком занят локсодромными группами. Я слышал, что кое-кто пытается добиться пересмотра дела. если могу чем-нибудь помочь, я готов.

— Я рад, что вы так думаете о Галуа, — сказал мой собеседник, — но теперь уже поздно. На прошлой неделе Галуа умер. Он — мученик. Я говорю это вам, потому что он умер. Он напал на величайшее изобретение после первой паровой машины. И его убили. Потому что он слишком много знал. Если вы меня выслушаете, то, может быть, перевернете мировую историю. И можете стать самым богатым человеком на Земле. Но скорее всего, и вас убьют. Если вас увидели со мной, такое вполне может случиться. Так что если боитесь — лучше вам немедленно уйти.

Не стыжусь признаться, мне стало страшновато. Но с 11 Ноября 1918 года (дата окончания Первой мировой войны) со мной не случалось никаких приключений, кроме чисто интеллектуальных. Кроме того, я человек гордый.

— Продолжайте, — сказал я.

Он продолжал.

— Галуа был гений. Вы это знаете. Но, может быть, вы не представляете себе, как обширны были его интересы. Он очень остро чувствовал, что все зло в мире происходит оттого, что научными достижениями пользуются люди, чуждые науке. «Мы дали человечеству невиданные возможности управления веществом, говорил он, — а нам предлагают современную войну и обслуживающую ее промышленность». Поэтому он решил применить свои научные идеи так, как считал нужным он, а не финансисты. Против финансистов у него был особенный зуб…