Забытые боги

Рен Истаэр усмехнулся краешком губ:

— В таком случае приступим. Ненавижу тратить время попусту.

— Мы тоже, — так же ровно согласился Элиар, за что удостоился еще одного странного взгляда от рена Роинэ. — Надеюсь, сегодня оно не будет потрачено зря.

— На этот раз, владыка, у вас на редкость приятные гости.

Ллер Адоррас следом за Роинэ кинул в сторону светлого задумчивый взгляд и лишь наклонил седую голову:

— Прошу вас, рен Истаэр. Мы ждем вашего рассказа.

— Откуда хотите начать?

— Сначала, пожалуйста, — вежливо попросил владыка.

Летописец пожал широкими плечами, небрежно откинулся на спинку кресла и… запел. Странную, долгую, смутно знакомую песнь, при первых же словах которой чужаки ошеломленно застыли. А потом одновременно прикрыли глаза, невольно подчиняясь необычному ритму и словно вживую видя перед собой красочные картины далекого прошлого.

…Светом алым цветут зори тихие,
Золотою стрелою подсвечены.
Светом ярким блестят косы длинные,
Да глаза изумрудами мечены.
Черным шелком играются по морю
Гривы темные, полные пламени,
Серым пеплом сгорают слова о них,
Когда сны возвращаются к памяти.
Струны арфы рыдают над павшими,
Что исчезли навечно во времени.
Но они не заплачут над падшими,
Кто законов не выполнил племени.
Те, что были средь нас тогда первыми,
Но пошли по дороге предателей.
Те, что стали нам бедами главными
И подняли мечи на Создателей.
Дар великий достался обманом им,
Дар немалый был отдан в сомнении,
Дар чудесный, богами завещанный,
Дар невиданный и не поделенный.
Не сумели принять его правильно
Дети рода, ушедшие к вечности.
Поддались его силе, и медленно
Поглотил их огонь бесконечности.
Честь забыта осталась у паперти,
Долг рассеялся пеплом усталости,
Память стерлась о собственной матери,
Разум гаснет под натиском ярости.
И кричат теперь души заблудшие,
И не знают покоя ушедшие,
Что когда-то считались здесь лучшими,
Но забвенья во тьме не нашедшие…[7]

Рен Истаэр прервался, чтобы промочить горло, и дал чужакам несколько секунд прийти в себя от удивления. Голос у него оказался на редкость низким, обволакивающим, если не сказать — чарующим… Его необычной магии поддался даже Тирриниэль, хотя никогда не считал себя сентиментальным. Элиар вообще сидел с таким видом, словно находился на грани транса. Что же касается Таррэна, то он, напротив, нахмурился и теперь торопливо рылся в памяти в поисках чего-то знакомого, не слишком приятного, но очень важного, о чем ему напомнил мерный ритм песни кузнеца.

Он стоял уже на пороге ошеломительного открытия, которое, вполне возможно, заставило бы его задать несколько крайне неприятных вопросов. Однако в этот момент двери тихонько открылись, и в зал с совершенно невозмутимым видом зашел Стрегон.

У владыки сами собой поползли вверх брови, когда перевертыш молча прошествовал через весь зал и передал Таррэну мирно посапывающую Белку, а затем повесил на подлокотник ее деревянные ножны. Но еще больше ллер Адоррас изумился, когда Таррэн, благодарно кивнув, так же осторожно принял драгоценную ношу, однако прижал ее к себе не сразу, а лишь после того, как сонная Гончая втянула ноздрями его запах и успокоенно мурлыкнула.

Тиль кашлянул, когда по залу разнеслось отчетливое урчание. Однако в шок это зрелище его не вогнало — догадывался уже, что близость с хмерами нашла свое отражение в поведении невестки. Элиар только хмыкнул, поскольку уже не раз имел удовольствие видеть это незабываемое зрелище. А вот рен Роинэ, кажется, впервые не сдержался — ошарашенно моргнув, он так широко разинул рот, что там вполне могла бы поместиться некрупная ворона. Даже рен Аверон — всегда бесстрастный и невозмутимый — был готов ляпнуть вслух какую-нибудь глупость. И, кажется, только близость владыки заставила его сдержаться.