- Ты зачем так напиваешься, Петр? - строго спрашивал он у Сидорова, завидев того, цепляющегося за телеграфный столб. Петр пожимал плечами и тихо улыбался.
- Эх! - махал рукой в сердцах Зураб Цинандали и шел по своим делам. А Петр отцеплялся от столба и падал в лужу; там и лежал, сильно страдая от того, что ему никто не верит.
Это только в фильмах ужасов к главному герою, который лежит без сознания или еще как-то страдает, является в бреду очень симпатичная, пусть даже и мертвая девочка - и тоненьким голоском пророчит всякую дрянь. На девочку приятно посмотреть: и бантики у нее в волосах, и ноги обуты в сандалики, и платьице развевается. Хорошая девочка, и совершенно не виноватая, что мертвая.
А вот к Петру Сидорову с похмелья всегда приходил мертвый мужик.
Был он огромен, волосат, щетинист, с необъятным пивным брюхом, вываливающимся из-под грязнющей майки-"алкоголички", заляпанной непонятно чем. Брюхо свешивалось на дырявые трикотажные штаны с вытянутыми коленями. В голове у мужика торчал здоровенный колун, отчего и было ясно, что он давно и безнадежно мертв. Кто такой и почему выбрал именно Петра - оставалось непонятным.
Самое неприятное, что было в мужике - ужасный запах чеснока. В одной руке навязчивый покойник всегда держал липкий стакан, наполовину заполненный портвейном, а в другой сжимал целую горсть чесночных зубчиков. И зубчики эти воняли так страшно, что даже у привычного ко всему Сидорова на глазах выступали слезы. Тем более, что мужик приходил всегда в те часы, когда Петра мучило самое глубокое и безрадостное похмелье, не поддающееся излечению. Мужик садился на край кровати (страшно скрипели пружины), потом наклонялся и до-о-олго смотрел Сидорову в лицо, обдавая невыносимым чесночным духом. Молча ставил тому на грудь стакан портвейна, вставал и исчезал в коридоре. Так повторялось раза по три.
Интересно, что мужик-то исчезал, а вот стакан никуда не девался. Но - одна мысль о том, чтобы отхлебнуть из этого липкого и грязного стакана хотя бы глоток портвейна была настолько невыносима, что Сидоров вскакивал, выбрасывал проклятый сосуд в окно и опрометью бежал к вешалке. Там он долго вдевал дрожащие руки в рукава старенького пальто, выбегал на улицу и напрявлялся прямиком к "Розе Марене". А под окном, между стеной старого дома и брандмауэром уже накопилась большая куча стеклянных осколков.
Обидно было, что мертвый мужик никаких пророчеств при этом не произносил. Вообще ничего не говорил. Просто ставил стакан на грудь и растворялся, гад такой. А Сидорову после этого только и оставалось, что пить - захлебываясь, роняя капли пива, водки и горького одеколона на несвежую рубашку, отчаянно молясь - Господи, ну пусть хоть в следующий раз это будет маленькая мертвая девочка, а не эта образина! Пить еще и потому, что иначе никак не удавалось забыть ни пивное брюхо ни топор-колун, ни зубчики чеснока.
И разве удивительно, что в Красном Перегоне Петра считали законченным алкоголиком?
ВЕРБЛЮД
Верблюд, кряхтя и вытягивая шею, лез сквозь игольное ушко. Апостолы, собравшись в кучу под сенью бесплодной смоковницы, мрачно наблюдали. Наконец Иаков подергал Иисуса за рукав.
- Ты это... По-другому никак? Жалко ведь. Мучается животина.
Иисус с интересом покосился на него. Потом снова перевел взгляд на верблюда, который уже пролез почти наполовину. Зрелище было странным. Из крохотного игольного ушка торчали две огромные и мохнатые верблюжьи половины - передняя и задняя. Мозолистые лапы упорно скребли каменистую почву.
- А что? - хмыкнул Мессия. - У него пока что вполне получается. Нет, ты погляди! Еще немного, и пролезет весь! Да-а, верблюд - это мощь...
Апостол Петр выразительно повращал пальцем у виска, но этого никто не заметил, кроме Иакова, который исподтишка свирепо погрозил Петру кулаком и тут же снова обратился к Иисусу:
- А если сдохнет? Это же наш единственный верблюд.
- Маловер, - отмахнулся от него Мессия, - я же говорю - пройдет! Остался только хвост.
- Только хвост от него потом и останется, - пробурчал Иаков, но послушно замолчал. Наглядевшись на верблюда, Иисус обернулся к апостолам.
- Вы видите? Даже верблюд может пройти сквозь игольное ушко. А посмотрите вон туда!
И он небрежно махнул ладонью в сторону. Апостолы как по команде повернули шеи и уставились на богатого мытаря Иегуду, который тоже пытался пролезть в ушко иглы. Все невольно поморщились, зрелище было не для слабых нервами. Петр, скривившийся сильнее прочих, недовольно процедил:
- А в ту сторону я даже и смотреть не хочу, Господи. Плевать, что я солдат. Мне обед дороже в желудке, а не на камнях.
НЕИЗВЕСТНЫЕ НИНДЗЯ