Заблудшие

Вошедший в ногу по рукоять, словно в масло, нож прервал нескончаемый поток ругательств, сменившихся на проклятия. Острое лезвие отправилось в поход вдоль бедра, рассекая плоть кричащей женщины. Никита вёл руку медленно, позволяя тётушке Марфе прочувствовать каждую нотку трезвонящих болевых рецепторов.

– Хорошо держишься… – голос Никиты был спокоен. Он не ожидал от себя подобного хладнокровия. Это чудовище он планировал выжать досуха. Лезвие, тем временем, продолжало свой путь. – Не смей отключаться!

Выплеснутая в лицо ещё горячая похлёбка и несколько размашистых ударов привели в чувство плавно отходящую в беспамятство женщину. Её высокий болевой порог играл на руку Никите. Он хотел продолжать. Страх и бессилие, поселившиеся в оставшемся глазе тётушки Марфы, подпитывали жажду крови, ведомую местью за Лену, за отца, за всех тех, чьи вещи лежали в кладовке.

– Глупый мальчишка… – прохрипела истекающая кровью женщина, – Твоя дорога – в один конец. Ты сдохнешь, как и твой папаша. Лес поглотит тебя, как и его. Думаешь, они позволят тебе выбраться? – смех прокатился по комнате.

Миска, стоявшая на столе, сбила тётушку Марфу со стула резким ударом по голове. Никита навис над женщиной, сжимая орудие в руке, и продолжил «заколачивать» ненавистный ему лик, деформируемый всё сильнее с каждым новым ударом. Смех продолжал струиться из кровавого месива, бывшего некогда лицом. Удары не прекращались, стараясь изничтожить источник веселья. Тётушка Марфа уже не издавала никаких звуков, но миска продолжала стучать по растёртой в фарш физиономии.

Руки устали. Убедившись, что смех прекратился, Никита схватил распластавшееся по полу тело и вытянул его за порог. – Время ужина, твари, вперёд! Нужно делиться…

Пока сбежавшиеся на пиршество монстры разбирали по кусочкам своё угощение, Никита набросил на здоровое плечо отцовскую сумку и подошёл к безучастно сидящей Лене.

– Прости меня…

Ладонь неспешно проскользила по лицу девушки, закрыв навеки её пустые глаза, а губы прильнули к остывшему лбу. Дождавшись окончания уличного застолья, Никита выбросил из печи несколько горящих поленьев. Пламя быстро расползлось по деревянной ветхой хижине. Взглянув ещё раз на Лену, Никита вышел на улицу, вдохнул морозный воздух и отправился ко второй точке, отмеченной отцом, скрывшись в бушующей метели и оставив позади полыхающую меж вековых елей хижину.

IX

Вслед за одиноко бредущей фигурой багряным пунктиром тянулся след. Обмороженные ладони сжимали карту и компас. Ноги, давно промокшие от забившегося в сапоги снега, переступали неохотно. Ветер стремительно выдувал сквозь куртку душу. Видимость была практически нулевая. Тусклый свет примотанного к руке фонаря не пробивался дальше метра.

– Где же ты… – Никита взглянул на карту в попытке сориентироваться. Руки дрожали. Резкий порыв морозного ветра вытянул из окоченевших пальцев измятый лист бумаги и унёс его во тьму ночного леса. – Чёрт!

Отчаяние уже кружило вокруг Никиты, стучалось в окно, просилось войти.

– Да что за… – компас сдался следующим. Стрелка начала менять положение, исключая возможность доверять её показаниям. Никита не понимал, как это возможно. Чем дальше он продвигался, тем непостояннее становились стороны света. Дверь была открыта. Отчаяние уже стояло в прихожей. Никита понял, что заблудился.

Человек без цели, шагающий вперёд. Человек без будущего, поставивший крест на настоящем. Он просто двигался. Просто шёл в объятия своей судьбы. Фонарик сел. Хотелось спать. Продрогшее тело тянуло к земле. Отчаяние сидело за столом и пожирало запасы самообладания. Каждый новый шаг был словно растянут на километры.

– Как же я устал… – губы двигались неохотно, выдавая нечто смутно напоминающее человеческую речь.

Спустя ещё несколько шагов, Отчаяние уже завалилось в Никитину кровать, заботливо уложив его на белоснежную перину и сомкнув своей рукой тяжёлые юношеские веки.

Холод отступил. Знакомые очертания городского крематория предстали перед Никитой. На платформе напротив – стоял гроб. В гробу – сладко спала сестра. По левую руку – рыдающая мать. Сзади – отец, обнимающий их обоих. Открытая дверь печи приглашала юную путешественницу на деревянной лодке в последний путь.

Рябь пробежала перед глазами. Сестра на мгновение очнулась и посмотрела на Никиту. Крышка гроба резко захлопнулась. Печь втянула в себя платформу, словно спагетти. Пламя вспыхнуло и мгновенно поглотило попавшее в неё полено. И снова рябь перед глазами.

Теперь уже Никита стоял в прихожей своей квартиры. Отец в спешке направлялся к входной двери, пробежав мимо сына. Из сумки у него выпало нечто маленькое, наподобие портсигара. Отец вздрогнул, испуганно подобрав «утрату». Прокашлявшись, он подошёл к Никите и обнял его:

– Позаботься о матери.

Вид у отца был болезненный. Словно и не он вовсе сейчас стоял перед сыном, обхватив своими ладонями лицо Никиты.

– Очнись, – сказал он.

Отцовские руки с лица перетекли к шее, принявшись сдавливать её.

– Пап, перестань! Мне больно… – прохрипел Никита, тщетно пытаясь сбросить душащие его тиски.