За землю отчую.

Вожак лесовиков взял его подмышки, приподнял, повернул лицом к себе. Встретившись с безумным, блуждающим взором, невольно отшатнулся. Фрол бессвязно лепетал

что-то об агнце невинном, о Насте, о тяте... Затем рванулся из рук Гордея и побежал.

Федор и Василько бросились за ним. Догнали, схватили его и с трудом удержали, пока не подоспели Клепа и Любим. На губах Фрола выступила пена, глаза закатились. Вчетвером прижали бьющееся тело к земле. Вскоре Фрол перестал бесноваться и затих.

Нечистая сила прихватиша, яко тать в ночи...— покачал головой молодой монах из Серпухова.

Бывало с ним такое? — спросил Гордей.

Не припомню,— вытирая рукой потный лоб, сказал Любим Гон.

Степанида сказывала,-— вмешался Клепа,— когда он мальцом был, напугал его леший.

Верно, Егор, годков до осьми случалась с ним падучая, а потом прошло.

А теперь снова взялось,— удивился Митрошка.

Есть с чего,— вздохнул Любим.— Много горюшка ему досталось.

Плач сыночка ему вроде бы почудился,— сказал Гордей.

Может, и вправду мается неприкаянная душа дитяти да тревожит его?

Все замолчали, прислушались. В лесу по-прежнему царила тишина — ни звука.

Почудилось...

Такое сколько хоть бывает. Со мной не раз случалось,— затараторил Митрошка.— Помер как-то в Серпухове боярин, забыл как и звали. Намедни здоров был, а тут вдруг преставился. Я еще кафтан ему шил, да все угодить не мог. То не так, се не этак — ахти как намучился. Не берет кафтан боярин, хоч плачь. А тут помер... у меня даже на сердце отлегло, даром, что грех сие — божья тварь все ж душу отдала. Прости меня, господи, божьей тварью

• боярина назвал..» В ту ж ночь, как захоронили боярина,— продолжал таинственным голосом лесовик,— только спать я лег — скрипнула дверь, заходит кто-то. Гляжу: боярин пожаловал!.. Идет к лавке — страшный такой, руки вытянул, вот-вот схватит... «Где мой кафтан, давай его сюды!» — говорит. Во мне так все и захолодело. Ну, думаю, смертушка моя пришла. Кафтан-то, как хозяин преставился, я сыну боярскому Емельке Ползуну продал...

Митрошка перевел дух, покосился на станичников, которые насторожливо слушали его сказ, удовлетворено хмыкнул.

Не приведи господи...— вздохнул кто-то из лесовиков.

Погоди, не сбивай! Что дале было? — нетерпеливо спросил атаман.

И тут осенила меня благодать!—поднявшись на ноги, выкрикнул Митрошка.— Сотворил знамение крестное!..

Ну?! — подались к нему станичники.— И что же?

Фью... Как взвоет боярин дурным голосом... .Куда только делся.

Вишь ты! Наш Митрофан завсегда сухим из воды выйдет! — загомонили лесовики.— Давай, еще сказывай!

И не такое со мной бывало,— разошелся швец.— Иду я как-то по Твери, темнеть уже стало...

Лесовики приготовились слушать его очередные россказни, но в это время зашелестели кусты и появился Сенька.

Слышьте-ка, мужики! — с трудом переводя дух от волнения, крикнул - он.— Тут по соседству сироты беглые, душ тридцать!

Беглецы были из-под Тарусы, некоторые даже знали Гонов — не раз встречались на городском торжище и в церкви. Вначале крестьяне косились на вооруженных лесовиков, но, когда Любим рассказал, что те освободил її Гонов из татарского плена, успокоились. Тут же зарезали телку, сварили суп, поджарили на углях мясо.

Куда же вы теперь? — поинтересовался седой тарусец с измученным лицом.

Ордынцев бить! — ответил Василько.

Тарусцы недоверчиво переглянулись.

Что так смотрите? — неодобрительно бросил Гордей.— Правду сказал молодец. Задумали мы людей русских, что в полон вражий попали, вызволять.

Вишь ты! — насмешливо заметил кто-то из крестьян.— Ужо вам в малолюдстве такое осилить. Побьют вас, как нас побита, и только.

Их силище, а вас — горсть! — затряс широкой, как лопата, бородой кряжистый мужик.

Видать, головы вам на плечах надоели или в полон хотите...— покачал головой юркий, с острым взглядом темных глаз тарусец,

Кругом бессчетно татар бродит!

Даже тут от них спасения нет, а раньше в лесу и не показывались.

Кого им , 0каянным,бояться? — вздохнул старик.— Как побили княжью дружину и ополченье, кто им теперь может помешать?..

Многие из беглецов, как и другие крестьяне из окрестных деревень, тоже были в ополчении, которое по призыву князя Константина собралось в Тарусе. После поражения уцелевшие тарусцы разбрелись по лесам. Ордынцы, разделившись на небольшие чамбулы, охотились за людьми, забирались в самые глухие уголки — искали поселения, вылавливали беглецов в чащах и топях. Что ни день на дорогах, ведущих к Дикому полю, слышались стоны пленников, ревел угоняемый скот.

Двух моих сынов в сече до смерти убили, дочку в полон угнали, а старуху с внучонками саблями порубали...— молвил седой тарусец и, понурив голову, прикрыл лицо широкой ладонью — не хотел, чтобы чужие люди видели катящиеся по его морщинистым щекам слезы.

И раньше случалось такое,— вмешался Федор.— Когда-то на Пьяне Арапша побил нас так, что я едва ноги унес. А после на Воже и на поле Куликовом с ними управились.

Нельзя давать врагу воли! Нельзя!..—- поддержал его атаман,

Не час в лесу хорониться, коли гибнет все! Ордынцам дай только волю — саранчей землю Русскую объедят!..