За землю отчую.

Возки стояли неподвижны. Нагнав их, нукеры сотника Хасана смяли горстку дружинников сына боярского Дмитрия и перерезали саблями постромки. Ошалевшие от страха лошади, сметая все на своем пути, понеслись по дороге, несколько упряжек на повороте занесло, и они разбились. Однако захватить княгиню шуракальцам не удалось — на помощь воинам Дмитрия подоспели боярин Курной и Василько. Сквозь шум лютой сечи доносились детский плач, испуганные причитания и рыдания женщин.

На шлеме Василька, испещренном вмятинами и зазубринами, добавлялись следы новых ударов, сквозь рассеченную на груди кольчугу сочилась кровь.

Держись, други, держись! Скоро придет помощь из Тарусы! — подбадривал воинов Василько.

Наконец послышались топот коней и крики: «Слава! Слава!» В окружении воевод и стремянных на дороге появились князья Константин и Владимир. Обнажив мечи, русские ратники врубились в ряды шуракальцев. Юный Владимир одним ударом рассек неустрашимого мынбасы Тагая от плеча до пояса, под сотником Ахмедом убили коня, и он упал оземь. Оставшись без начальных людей, татары перестали сопротивляться и бросились наутек. Тарусцы устремились за ними в погоню.

Василько склонился над Сопроном, не стыдясь, заплакал... «Прощай, брат!..»

Князь Константин, спешившись, рывком открыл дверцу возка. Бледная Ольга с остекленевшими глазами, обхватив княжичей руками, судорожно прижимала их к себе. Мгновение сидела недвижимая, а узнав мужа, истошно вскрикнула и лишилась чувств.

ГЛАВА 17

На следующий день князья Константин и Владимир с боярами и воеводами делали смотр полкам. По главной площади Тарусы шли на рысях княжеские дружинники, шагали ополченцы — горожане и крестьяне из Тарусы, Алексина, Любутска, Калуги. Среди воинов были безусые юнцы и пожилые седобородые воины со шрамами и морщинами. Копья и рогатины, мечи и дубины, кинжалы и топоры, панцири и тигиляи ^[12]— у кого что. Лица суровы, в глазах — решимость.

Да...— вздохнул игумен Алексинского монастыря Никон и, обращаясь к боярину Андрею Ивановичу .Курному, который стоял рядом, произнес задумчиво: — Не хватает людей в градах и селах, некому на земле трудиться, ремесло делать, а тут рати, рати... Сколько доброго, угодного богу могли бы они руками своими сотворить — каменные храмы построить, землю засеять, образа господа нашего и святых угодников намалевать, детей взрастить.

Может, все и так оно, отче, да не к месту речи сии! — поправляя перевязь, на которой висела его раненая рука, хмуро заметил тот. — Ныне одним все должно мериться: как бы землю нашу и люд русский врагам на поруганье не отдать. Сеять, строить да в то же время быть рабами?! К чему такое? Для кого?

Никон, плотный, высокий ростом, еще не старый человек, не отвечая, медленно огладил руками свою новую черную рясу и, то ли соглашаясь, то ли оспаривая, качнул головой.

Шествие ратников затягивалось. Несколько раз начинался и переставал по-осеннему мелкий, нудный дождь, пока наконец не разразился ливень. Сразу стемнело, поднялся ветер, но князья, бояре и воеводы, кутаясь в промокшие плащи-епанчи не сходили с коней, стояли молчаливыми, неподвижыми группами. Только князь Константин, держа высоко в приветствии руку, возглашал громко, на всю площадь:

Слава воям! Слава Тарусе! Слава Алексину! Слава Калуге! Слава!..

А в ответ неслось громовое:

Слава князю Константину Иванычу Тарусскому! Слава Руси! Слава! Слава! Слава!..

После смотра воинства Константин Иванович, отпустив бояр и воевод, позвал брата Владимира отужинать с ним в горнице. Сбросив промокшую одежду, князья облачились в шелковые рубахи, на ноги надели легкие туфли-моршни, сшитые из кожи. В горнице уже был накрыт стол. На желтой парчовой скатерти, пестро расшитой красными цветами и зелеными листьями, стояли в серебряных и оловянных блюдах и мисках мясной и рыбный студень, стерляжья икра, заливная осетрина, тертая редька, моченые яблоки, грибы в уксусе, соленые огурцы и капуста. Между ними высились расписные фарфоровые сулеи с медом и пивом, кувшины с ягодным соком. На бревенчатых дубовых стенах были развешены охотничьи трофеи — головы оленя, лося, медведя, волков, рысей. Вбитые в стены медные светцы с зажженными лучинами и поставленные в углах на полу два высоких светца со свечами ярко освещали горницу.

Поначалу проголодавшиеся князья ели молча, то и дело осушая большие серебряные чарки с белым и красным медом. Но вот Константин Иванович положил разрисованную узорами деревянную ложку на стол и, улыбнувшись, взглянул на брата. Со вчерашнего дня, когда ему удалось спасти свою семью, князя не оставляло хорошее расположение духа. Возвратившись с женой и детьми в Тарусу, Константин Иванович тут же наградил Василька и уцелевших дружинников и порубежников серебряными чарками и деньгами, а боярина Андрея Курного порадовал богатым даром — княжеским селом, примыкавшим к его вотчине. Князю казалось славным предзнаменованием и то, что ему с ходу удалось разгромить вражеский отряд — почти все ордынцы были перебиты или взяты в плен, ушла лишь горстка.