За грехи отцов

Запись в дневнике от 17 ноября 1997 года

Привет, дневник. Сегодня мне не хочется ничего писать, но господин П. сказал, что лучше писать, чем держать в себе, ведь если я не научусь выносить свои эмоции и чувства наружу, они сожрут меня изнутри. Сегодня была очень странная сессия. Тяжелая сессия. Пятьдесят минут как на иголках. Я пришла рассказать о том, что происходило прошлой ночью. Говорила, говорила. Минут пять без остановки. Он молчал. И только слушал, я чувствовала его взгляд, хотя смотрела в потолок. В это мгновение я его так сильно ненавидела! За то, что он лезет в душу, пытается вытащить оттуда то, что ему будет интересно увидеть. А потом побольнее уколоть. Как другой. Но он молчал. Слушал. Вообще молчал. Я все говорила. Про ночь, про то, что мне уже семнадцать, что это длится почти два года, что я не различаю, где здесь хорошее, а где плохое, что чувствую себя странно, если он уезжает в командировку и не приходит. Что уже почти не боюсь смотреть матери в глаза.

А сегодня он, господин П., спросил меня. Тихо так, по спине пробежали мурашки даже. Так вот, он спросил:

– А не кажется ли вам, Лоран, – и имя мое выделил, я аж сжалась, как будто вслед за полным именем последует наказание, – что в вас говорит не только ненависть к господину Преттингсу, но и любовь? Вы испытываете двоякие чувства и не можете в них разобраться.

– Двоякие?! – заорала я, внутренне сжимаясь от того, что господин П. назвал его имя. – Он переспал со мной, когда мне не исполнилось даже шестнадцати.

– В некоторых культурах замуж выходили в четырнадцать. И это считалось вполне нормальным.

– Но в Треверберге не так! – орала я, чувствуя, как краснеют щеки. О моей связи с Ним П. не знал. Я так и не решилась рассказать про тот момент, когда поняла, что не могу жить как прежде, что тело меня предает, а Он, такой вежливый и спокойный, такой теплый и надежный, сводит с ума. Я так и не рассказала про то, что ты, дорогой дневник, знаешь во всех деталях.

Надо сжечь. Все надо сжечь. И тебя, и свои воспоминания. И его. Расчленить и выбросить в разных частях света, чтобы он никогда больше не потревожил меня. Даже во сне.

А он, господин П., смотрел на меня своими спокойными глазами. Не улыбался. А мне так хотелось, чтобы он улыбнулся. Или обнял меня. Или сделал что-то еще. Но он просто сидел в своем кресле и задавал вопросы.

– На кого на самом деле вы кричите, Лоран?

– На вас кричу. Ненавижу вас.

И плачу. Закрылась руками и сижу реву. А сама все кручу в голове его слова про двоякие чувства. Кручу, кручу. И так паршиво становится, будто я понимаю – на самом деле он прав. И от этого еще больше его ненавижу. Потому что видит меня насквозь. Потому что смотрит не на балерину. А на меня.

– Ненавидьте, – говорит. – Я не брошу вас, даже если будете ненавидеть.

Меня простреливает, я вскакиваю на кушетке и смотрю на него. Прямо в глаза смотрю. Призывно так. Как на него, когда он в плохом настроении. За ужином, когда мать рядом. Чтобы поволновался тоже. А господин П. не реагирует. Не улыбается. Не говорит. Ждет, пока я сама найду в себе силы, чтобы озвучить мысли и чувства. Молчит. Меня разрывает это молчание, хочется вскочить, встряхнуть его за пиджак. Соблазнить.

От этой мысли бросает в жар. Сколько ему? Он младше отчима. Лет тридцать? Тридцать пять? Нет, ближе к сорока, но выглядит он как суперзвезда. И вот я уже сижу и рассматриваю его. Могла бы я…

Это не я думаю. Это что-то другое во мне так думает.

– Как, – перевожу я собственные мысли в другую тему, – я могу его любить? Он никто мне. Он изменял маме. И мне делал больно.

– Что вы чувствовали при этом?

– Честно?

– Так, как хотите ответить.

– Как будто кто-то перевязал ленты пуантов между собой, я пытаюсь танцевать, но нога не вытягивается в арабеск, ее прибивает к земле.

От новой порции откровенности щеки краснеют. Я прижимаю пальцы к коже, чувствую их жар. Глаза увлажняются, я вижу только начищенные носы ботинок господина П. Он молчит. Хорошо, что молчит. В этом молчании как-то спокойнее становится. И хорошо, что еще время есть до конца сеанса. Успокоюсь. Наверное.

– Знаете, а ведь, наверное, я сама Его соблазнила. Я смотрела на Него – как на вас сейчас смотрю. Он такой красивый, подтянутый. Седина эта его… – Я говорю механически. Не помню уже, что говорила. Будто прорвало плотину. Я говорю, говорю. Рассказываю, как представляла себя рядом с Ним, как думала, что вот вырасту, Он разведется с мамой и женится на мне. И как разбились все эти фантазии о реальность. Страшно. Страшно восстановить в памяти каждое мгновение и вспоминать, что не было никакого насилия. Я не понимаю, что говорю о том, о ком не хотела говорить психологу никогда. О том, кого любила. А не о том, кто мучает меня сейчас. Но я не могу уже остановиться. Слова как река льются сами по себе. Господин П. молчит. Я не понимаю, верит он мне или нет. Но он явно не улавливает, о ком я говорю. Не буду объяснять. Мне сейчас важнее выговориться.