За час до рассвета

— Можешь передать Максиму Максимовичу, что гауптштурмфюрер мертв. Глаза его больше не увидят солнца. Смерть примет от моей руки.

Стук в дверь заставил их вздрогнуть.

— Рейнхельт! — прошептала Ружа и указала на окно: — Уходи!

— Возьми! — Метелин протянул ей наган.

Она отрицательно покачала головой. Засунув руку в карман юбки, достала финку.

— Вот! Давно припасла.

— Тебя ждут в «Ласточкином гнезде».

— Не теряй времени!

Метелин бесшумно открыл окно и мгновенно исчез.

Ружа кинулась к кровати, смяла подушки, сбросила кофточку, надела легкий халат.

Между тем в дверь уже били ногами.

— Иду-у! — отозвалась Ружа.

Вошел Рейнхельт. Его руки были заняты кульками, пакетами. Ружа потягивалась, словно после сна. Увидев на ее лице улыбку, Рейнхельт вполголоса пропел:

— Подруга дней моих военных, голубка сизая моя, одна в глуши ночей суровых давно, давно ты ждешь меня… Я предупреждал, что приду поздно.

— Куда позднее, скоро утро.

— Освободи руки…

Она разворачивала свертки, кульки, достала из его кармана бутылку коньяку. Рейнхельт располагался по-домашнему: снял сапоги, мундир, надел пижаму, сунул ноги в комнатные туфли на беличьем меху.

Ружа раскладывала по тарелочкам закуски.

— Остановись, хлопотунья!

Он обнял ее за талию, посадил за стол.

— Выпьем, милая подружка…

— За что пить будем? — спросила Ружа.

— За нашу удачу.

Рейнхельт выпил две рюмки подряд. Ружа лишь слегка коснулась губами напитка. Она стала грустной, отчужденной. По всему было видно, что мысли ее витают где-то далеко от этой комнаты. Порой она всем телом вздрагивала.

Заметив перемену в настроений девушки, Рейнхельт подошел к ней, заглянул в глаза:

— Что с тобой? В таком дурном настроении давно тебя не видел.

— Прожитым годам устраиваю смотр, — загадочно ответила она.

— Выдумщица. Вы, русские, говорите: у бога дней много. Это именно так… Спой лучше, повесели душу.

Ружа сняла со стены гитару, присела на краешек стула и тронула струны.

Рейнхельт ждал, не сводя с нее глаз.

И вдруг комнату заполнили терзающие душу причитания. Ружа речитативом пела-выговаривала:

— Ой, да вот и то не черника в поле она зачернелася… И вот и зачернелося российское чисто полюшко…
Вот и чем распахана славная эта земелюшка? Вот и, ну, распахана не плугами, не боронами. Вот она распахана танками, бомбами.
Вот и, ну, засеяна не всхожими семенами, вот и, ну, усеяна трупами солдатскими.
Вот и заволочена не дубовыми боронами, вот и приукрытая телами малых детушек.
Ну и чем украшена наша Русь-матушка? Вот и она украшена молодыми вдовами.
Вот и она уцветена сиротами-сиротинами. Вот и, ну, напоена слезами-то слезинами…

У Рейнхельта глаза округлились:

— Ты сходишь с ума. Кто тебя так расстроил? Давай-ка лучше выпьем.

Ружа встала, взяла рюмку и выпила.

Рейнхельт обнял ее и платком стал вытирать ей щеки. В этот момент она вынула из-за пояса нож и, отшатнувшись, ударила его снизу вверх в живот.

На мгновение они застыли друг перед другом. В глазах Рейнхельта вспыхнуло недоумение, потом бешенство.

Окровавленное лезвие сверкнуло в воздухе еще раз. Ружа ударила его в грудь:

— Получи, гад! За все! За Трубниковых, Поляковых. За Родину, истерзанную тобою!..

А за окном нарождалось светлое утро.