За час до рассвета

— Вот, читай, наш Костенька оставил. — И дрогнувшим голосом добавила: — Жду его, жду вечерять — не идет. Взяла лампу, спустилась в голбец, на столе письмо, вот это. Эх, эх… ума не приложу, как он мог на такое решиться!

Маслов развернул бумагу, она была адресована. Полякову.

«Дорогой Миша! Арест мамы, Ирины потрясли меня. В их беде повинен Василий, и только он! Правда, он пока никого не выдал, а на много ли его хватит? Надо принимать меры…

Словом, я решил перед Рейнхельтом набить себе цену, предстать основным организатором диверсий, выдать себя чуть ли не за руководителя Приазовского подполья, вызвать огонь на себя, отвлечь внимание от вас. Поставлю ему такое условие: освободи маму, Ирину, Василия — и я добровольно явлюсь к вам.

Не называй меня сумасшедшим, слушай дальше. Если Рейнхельт клюнет — я так и сделаю. Когда выпустят маму, Ирину, Василия, прошу вас немедленно переправить их к партизанам.

Извините, что поступаю так, не посоветовавшись с друзьями. Знаю, вы отговорили бы меня или запретили. А я должен рискнуть. Вдруг получится?.. Если произойдет осечка — одно прошу: понять и простить!

Передай нашим общим друзьям (ты знаешь кому), что я любил их! Смерть фашистским оккупантам!

Твой Константин»

Опустив письмо на стол, Юрий сквозь зубы процедил:

— Чудовищно!

«А как бы я сам поступил, очутись моя мать в фашистских когтях?» — спросил себя Маслов.

Не так-то просто было ответить на этот вопрос. Для осуждения друга у него тоже не нашлось слов. «Надо было сразу от Максима Максимовича бежать сюда, а не колесить вокруг дома, не терять времени», — укорял себя Маслов. Но, взглянув на дату, стоявшую под письмом, убедился, что Костя покинул подвал за два дня до того, как состоялась его встреча с Максимом Максимовичем, во время которой Юрий получил задание навестить Костю.

— Вы тоже хороши: в такой беде одного кинули. Друга! — сказала вдова.

— Мы не могли иначе! Конспирация, сами понимаете. Не упрекайте, что мы его бросили. Косте три раза предлагали покинуть Приазовск, — как бы оправдываясь, проговорил Юрий. — Документами обеспечили. Отказался.

— В голбце хозяйство Кости, оно не для посторонних глаз. Теперь я вижу, что ты наш. Можешь посмотреть.

— Как нам распорядиться с Костиным хозяйством?

— Другого мастера присылайте.

— А не боитесь? Вдруг Костя откроется, чем здесь занимался?

— Костя?! Откроется? — искренне поразилась вдова. — Плохо вы его знаете. Не такой он человек! А учить меня молод еще. Присылайте мастера.

— Спасибо, маменька. — Юрий ласково обнял ее за плечи. — Пришлем.

К Максиму Максимовичу он уже опоздал, мастерская была закрыта. Встречу с секретарем подпольного горкома партии пришлось отложить до завтра.

СУД

Николай Лунин поджидал сестру у ее новой квартиры. Расспросив соседей, узнал, что со службы Клавдия является более или менее вовремя. Потом, переодевшись, уходит, а когда возвращается, в доме обычно уже спят, не слышат.

Ждать, к счастью, пришлось недолго. Пряча в поднятый воротник лицо от колючего ветра, слегка пригнувшись, к подъезду подошла Клавдия. «Одна. Мне повезло», — обрадовался Николай.

— Клава, здравствуй, — окликнул ее брат.

Отогнув воротник, Лунина оглянулась:

— А-а, Коля, чего тебе?

— Мать прислала.

— Что ей понадобилось?

— Расхворалась она сильно, а ты не показываешься, тоже мне дочь!

— Нет времени, много работы. Устаю, — отчужденно ответила она.

— Мама просит, чтобы ты ее навестила. — Николай выложил последний козырь. — Ей совсем плохо.

Наморщив лоб, Клавдия неохотно пригласила:

— Зайдем ко мне на минутку.

В квартире сестры он с ненавистью осмотрел ее уютное гнездышко. Клава торопливо натягивала на себя теплые вещи. Вместо туфель обула резиновые сапоги. Потом из буфета достала и сунула брату белый хлеб, кусок сыру, две плитки шоколаду.

— Возьми, маме гостинец.

— О, богато живешь… Как в мирное время. Мама забыла о существовании таких деликатесов.

— Когда как живу. Вчера отоварилась… Умнее надо быть, вот и не сидели бы голодными, — упрекнула Клава.

— Мама просит ухи, даже во сне ей рыба снится.

— Рыбы не имею, даже где ее достать, не знаю.