Z — значит Зельда

— Вовсе нет, — спокойно и тихо ответила я, пытаясь справиться с тошнотой. — Эдуард — всего лишь офицер, но важно то, что я для него дороже всего на свете. И он не живет одними устремлениями. Он проживает нормальную, хорошую жизнь.

— Жозан? — Скотт, казалось, не мог поверить. — Ты влюблена в Эдуарда Жозана? Вот в чем дело?

— Да.

— Да? И ты даже не отрицаешь?

— Конечно, нет. Зачем? Я влюбилась.

Это заставило его ненадолго замолчать. Пусть Скотт и утверждал, что я эгоистка, но он, как и я, верил, что мы бессильны сопротивляться велениям сердца.

— Ты не можешь так со мной поступить, Зельда. Ты не можешь уйти. Господи, ты что, настолько безжалостна? Я пытаюсь написать книгу, самую важную книгу в моей жизни! — Он принялся мерить шагами террасу. — Как ты можешь? Как ты можешь меня предать? Это невероятно! Я люблю тебя, во имя всего святого, конечно, люблю. Я так люблю тебя, что иногда у меня перед глазами плывет и я не могу дышать! Я так боюсь, что с тобой или со Скотти что-то случится… Почему, ты думаешь, я вкалываю как проклятый?

— Я слышу твои слова, но еще я вижу, что ты делаешь и чего не делаешь.

— Не делаю?! Да что еще я могу сделать? Я начал с нуля, Зельда, и посмотри, что смог тебе дать.

— Подумать только, ты столько рассказывал истории про эмансипацию, что начал путать меня с девушками-эгоистками, которых сам и придумал! Я согласилась выйти за тебя замуж до того, как ты смог дать мне хоть что-то материальное.

Он раскрыл рот, снова закрыл и быстро заморгал.

— Я… это правда. Так почему ты вышла за меня? Захотелось новизны? Или назло отцу? Ты меня вообще любила или все это время лгала мне?

— Нет! Господи, конечно, любила. И сейчас люблю. Но все изменилось. Мы никогда… Мы должны были провести на Манхэттене только медовый месяц. И да, потом случилось то, чего мы не ожидали, и перед нами распахнулись все двери… Даже когда у нас родился ребенок, мы не могли устоять. Вечеринки и работа — вот, похоже, что для тебя важнее всего. — Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. — Мы только вредим друг другу, Скотт. Мама и Тильда были правы, когда говорили, что мы вымотаем друг друга.

Он вцепился в перила, его побелевшие костяшки пальцев казались бугристыми в сероватом лунном свете. Я подумала о мозолях на его правой руке, натертых за годы писательства, и возненавидела их.

— Я столько стараюсь, — сдавленно просипел Скотт. — Я хочу дать тебе и Скотти самое лучшее. Хочу преуспеть в том, что делаю, чтобы ты могла мной гордиться. Чтобы люди, увидев нас, говорили: «Эти Фицджеральды все отлично устроили. Кто бы не хотел оказаться на их месте?» Я будто жонглирую, знаю, но до сегодняшнего дня я был неплохим жонглером. Мне так казалось.

Он и правда был хорошим жонглером. Даже сейчас, веря, что ничего уже не спасти, я видела, что он говорит искренне. Наше цирковое представление, начатое в отеле «Билтмор» четыре года назад, по большей части оказалось успешным.

Но сейчас нельзя соглашаться — мне пришлось бы ослабить оборону. Скотт нашел бы способ вывернуть мое согласие наизнанку так, что в итоге он окажется жертвой, а я злодейкой. А я не могла озвучить то, что знала и сама: я тоже была злодейкой.

Он помолчал с минуту, а затем продолжил:

— Но порой… Не знаю, понимаешь ли ты, что иногда я с трудом могу посмотреть на себя в зеркало, не говоря уж о том, чтобы сесть за стол и начать превращать слова в золото. Бывают дни, когда я уверен: все презирают меня, и я в жизни больше не напишу ни одного слова, стоящего хоть чего-то, хотя бы одного доллара. Порой я вижу тебя, твою уверенность, твое бесстрашие, твои дисциплину и красоту и прихожу в ужас от мысли, что все может кончиться… ну, вот так.

У меня не осталось слов.

— Пожалуйста, Зельда, дай мне еще один шанс.

Я подумала об Эдуарде, о моем собственном шансе.

— Ты всегда говорила, что любовь для тебя все, что ты не представляешь себе жизни без меня, что тебе она и не нужна, ты скорее умрешь. Если любишь меня хоть немного…

— Я подумаю, — перебила я, зная, что если позволю ему продолжать, пропаду окончательно.

Интерлюдия

Когда я познакомилась со Скоттом, первое, что поняла, помимо того, что он чертовски красив, это то, что он армейский офицер. Затем я узнала, что он янки и писатель. Поначалу мне казалось, угрозу для наших отношений представляют первые два факта. На третий — на то, что он писатель, — я готова была поставить все, как и он сам. И все же этот третий факт, вокруг которого мы выстроили наш мир, оказался не сердцем этого мира, а пушечным ядром, и мир разваливался на куски.

Скотт был первым серьезным писателем, с которым я познакомилась. Но к 1924 году я знала уже нескольких. Банни и ребята из Принстона — серьезные, но неуспешные, Эдна Миллэй, Джордж Натан, Шейн Лесли, Дороти Паркер, Синклер Льюис, Дон Стюарт, Шервуд Андерсон, Том Бойд, Пегги Бойд, Анита Лус, Карл ван Вехтен, Ринг Ларднер, Джон Дос Пассос, Арчи Маклиш, Жан Кокто и, конечно, моя любимица Сара Хаардт. Я и сама в какой-то мере стала писателем.