З.Л.О.

— Ты удивишься, но я до сих пор задаюсь тем же вопросом. Боюсь, что даже Алхимик не ответил бы на него. Называл он наши курсы «Эзотерической школой самопознания». А иногда говорил, что это «Магические курсы самосовершенствования». Сначала Алхимик набрал целую группу — десять человек — по Интернету. Но через неделю всех разогнал. Иначе как Гарри Поцерами их при нас не называл. Мы с Сатанюгой стали его второй попыткой. И последней. Зачем он это делал, не знаю, он не объяснял нам… Думаю, понимал, что скоро помрет и жалко ему стало всех премудростей, что за десять лет по всему миру насобирал. Он ведь как жил: полгода в замке в Моравии — всякие опыты ставил, фолианты старинные изучал, а полгода по всему свету гонял, разные духовные практики изучал. То с колдунами в джунглях Амазонки, то в монастыре тибетском с красношапочниками, то с йогами, то с брахманами, то с чукотскими шаманами. А потом его нелегкая к нам обратно в Черняевск принесла. В дом свой, что рядом с домом Барона стоял, Алхимик даже не заехал. Остановился тайно где-то в частном секторе, купил пятно в центре под застройку и поставил там свою башню. Думаю, взятку гигантскую выложил архитекторам за согласование. Башня-крепость — восемь метров в диаметре, шестнадцать метров в высоту, одна дверь, окна-бойницы. Строили ее какие-то темные личности, гастарбайтеры и днем и ночью. Выросла башня, как по волшебству, за пару месяцев. По городу сразу слухи поползли, что колдун вернулся. Да и потом, зная репутацию Барона, которого иначе как наркобароном никто не называл, чего хорошего люди о его бывшем партнере должны были подумать? К тому же выглядел Ян Гелочек как эксцентричный фрик — ходил в черном плаще до пят, в черных сапогах со шпорами-звездами, хоть на лошади его никто никогда не видел. По улице Алхимик шастал в широкополой шляпе, а дома в черном колпаке с серебряной звездой. А уж когда все увидели его дочерей — бледных красавиц-близняшек с матовой кожей и огромными голубыми прозрачными глазами, золотыми волосами, черными бантами и платьями в рюшечках…

— В чем, прости?

— В рюшечках. Алхимика десять лет в городе не было, а красавицы-дочки минимум на шестнадцать выглядели, а то и на все восемнадцать. Колдовство однозначно. И выгуливал их Алхимик редко, только по ночам.

— Может, так тебе хотелось, Следак? Просто хотелось, чтоб они выглядели на восемнадцать. Знаешь, обычная песня каждого педофила: «Эта чертова девка выглядела на двадцать, она меня провоцировала…»

— Это ты меня сейчас провоцируешь! Только не пойму, для чего. Не хочешь слушать — отпусти в палату. Я педофилов ненавижу!

— Во-во! Ненавидишь, а девчонок с особым сладострастием описываешь, знаем мы вас — писателей, двуличных тварей. Лови педофила, бей его! Но Набокова, Льюиса Кэрролла не трожь, мент, своими грязными руками. Обывателя, пускающего слюни на толстых старшеклассниц в Сети, — в тюрьму, а фотографа Джока Старджеса выставку не замай, мент, — его голые малолетки — высокое искусство.

— Кончай, коллега! Чего завелся? Если тебе кругом педофилы мерещатся, могу вообще про двойняшек не рассказывать. Откуда тема-то полезла?

— Откуда? Да книгу твою дурацкую прочитал. «Карлович» называется, у тебя там такой сорокалетний жирный милашка в пентхаузе живет, рефлексирует и дружит с прелестным малышом.

— Я этот бред обсуждать не собираюсь. Если б я уже не лежал в «дуре», подумал бы, что ты пытаешься свести меня с ума. Закрыли тему.

— Хорошо. Закрыли. Излагаешь ты все цветасто, даже перебивать жаль. Только информация откуда? Ты ж ничего такого знать не мог. От полковника Швеца?

— Какая разница? Не от Швеца. От Сатанюги. Он мне много чего рассказывал. И тогда, в башне, в перерывах между лекциями Алхимика, и потом в дурке. Кирилл мне сразу не понравился. Молодой, а уже совсем испорченный. Я шизофреника за версту чую. А у него все на лбу было написано. Вернее, наколото. Три шестерки на лбу. Обычно под челкой, но перед нами всегда напоказ. Фрик почище Алхимика. Все, что можно, себе проколол, боль любил. Волосы, конечно в черный цвет крашенные, до плеч, пальто черное кожаное, сапоги как у Джина Симмонса. Но не это меня больше всего в нем бесило — улыбку я его гадливую возненавидел. Ему чего ни скажи, он посмотрит на тебя, как на обкакавшегося младенца, саркастически так, свысока. Еще и губки тонкие, в черной помаде скривит, умный такой. Единственное хорошее, что в нем было, — любознательность. Слова Алхимика впитывал как губка, хотя в теории не нуждался, он хотел практики по вудуизму дождаться, чтобы мертвяков на немецком кладбище пооживлять. Повеселиться. Башню Алхимика Сатанюга называл башней Молчания. Считал, что Алхимик — скрытый зороастриец и башню построил, чтобы его в ней похоронили.

— И кто же склюет его тело? — скептически спрашивал я. — У нас грифов нет.

— Грифов нет, склюют грифоны, они везде есть, невидимые. — И Кирилл улыбался своей мерзкой улыбкой. — Алхимик стопроц зороастрийский маг, денег у него до фигища, а он на «мазде» ездит.

— И чего? — не понимал я.

— И ничего. Пропил ты, Следак, свои мозги.