В этой драме сильнейшим образом изложен современный американский миф, который в некоторой степени захватывает нас всех. Миллер говорит, что «мы не понимаем, кто мы такие», являемся ли мы разъезжающими коммивояжерами, продаем ли мы наши знания в качестве преподавателей университетов, продаем ли свои изобретения или мусорные облигации. Нам хотелось бы считать, что у нас есть «красивая мечта… стать номером один». Эта драма, хронологически располагающаяся между мифом Горацио Элджера и мифом о разнице между инвестициями и продажей мусорных облигаций, рисует со сцены картину мифа о миллионах нас, и все мы на каком-то своем уровне задаемся вопросом «кто мы такие есть». Так как наш вопрос носит мифический характер, мифическим же должен быть и характер ответа на него, что даст нам некоторую возможность почувствовать, что это «красивая мечта – стать номером первым».
Стремление обрести миф, отражающий нашу идентичность, проявляется в том, как мы точно так же, как и Вилли, продаем себя – наш труд, наши идеи, наши усилия, даже если это заключается – как в случае с Вилли – в блеске наших ботинок и в улыбках на наших лицах. А когда наши мифы заводят нас в жизненный тупик, мы можем найти то или иное оправдание или объяснение этому, типа того, что «мы никогда не знали, кто мы такие». Но если драма нашей жизни похожа на историю Ореста, или Вилли, или какую-либо другую, мы все равно будем в некотором роде ожидать Годо; и тем не менее мы обнаруживаем, что как-то прожили наши годы, хорошо или плохо. Мы все являемся торговцами, ищущими свои мифы. Миф Артура Миллера охватывает нас всех и является мифом о повседневном, будничном мире, о толпе наших соотечественников, таких же, как мы сами.
На что указывает огромная потребность в истории этой неудовлетворенной современной культуры, это собирание вокруг себя бесчисленных других культур, это пожирающее стремление к познанию, как не на утрату мифа, утрату мифической родины, мифического материнского лона?
Ницше, конечно же, прав: наша сильнейшая тяга к мифу является жаждой общения и стремлением стать частью некой общности. Человек, лишенный мифа, оказывается лишенным также и дома; он будет искать свое место в других культурах, чтобы в какой-то момент обрести свое
На играх американской бейсбольной лиги шестьдесят тысяч человек хором поют «бомб разрывы в воздухе» и «наш флаг оставался там», флаг, который «все еще реет над землей свободных и домом храбрых!» Это все части тех мифов, которые делают Америку единым обществом. Когда команда San Francisco 49ers выиграла главный приз в американском футболе, весь город на протяжении двух суток был охвачен таким экстатическим ликованием, что пришельцы с Марса наверняка подумали бы, что все горожане вдруг оказались охвачены массовым психозом. И были бы правы – это был «обычный психоз». Игроки этой команды не были уроженцами Сан-Франциско, они были «скуплены» по всей стране и не испытывали никакой иной преданности, кроме преданности своей работе. Но они несли в себе устойчивый миф о Сан-Франциско, о городе с 750-тысячным населением, верность которому приобрела мифологический характер. Все эти поведенческие модели иллюстрируют мифы, скрепляющие нас всех воедино. В своей прозорливой книге «Американский миф/Американская реальность» историк Джеймс Оливер Робертсон особо выделяет определение мифа как «того, что скрепляет нас всех вместе»[34].
Из повествования Ханны Грин (см. главу 1) мы видели, что Дебора была неспособна воспринять мифы, распространенные в обществе, в котором она жила. Поэтому ей пришлось изобрести и выстроить для себя (и только для себя) личное сообщество, состоявшее из таких фигур царства Ира, как Синклит Избранных, Идат, Антеррабей, Лактамеон. И мы видели, насколько влиятельным было это мифическое сообщество Деборы. Благодаря ему она погружалась в глубокий сон с ощущением того, что ее защищают эти мифические существа. Они смягчили негативное влияние на нее одиночества, которое она ощущала из-за изолированности от окружавшего ее общества.