Взывая к мифу

Наиболее значимым моментом этой главы, в которой Адриан заключает сделку с дьяволом, является дискуссия о современной музыке и изобразительном искусстве. Манн полагал, как и Пауль Тиллих, Освальд Шпенглер и другие великие мыслители нашей эпохи, что самым лучшим индикатором духовного здоровья или болезни всей культуры является искусство. Основным симптомом, характерным для двадцатого века – времени распада и отчаяния, о котором пишет Манн, – является опошление искусства. Вспомним, что Артур Миллер предупреждал нас о происходящей на наших глазах «тривиализации драмы», что очень похоже на происходящее в наши дни. Это и есть доказательство того, что дьявол делает свое дело – постоянно и понемногу сгрызает душу современной культуры.

«Что такое искусство сегодня?» – задается риторическим вопросом дьявол. «Мука мученическая. Нынче оно уместнее на танцульке, чем красные туфельки»[202]. Он отвергает «стилистов»[203], так как они «внушают себе и другим, будто скучное стало интересным, потому что, дескать, интересное становится скучным». Все деятели искусств стали бессильными, но «болезнь, однако, повальная, и люди добросовестные одинаково видят ее симптомы… Само сочинительство стало слишком трудным, отчаянно трудным занятием». Этим Манн, должно быть, указывает, что додекафония лишена гармонии (в одном месте он просто с осуждением говорит, что гармония в додекафонии вообще неуместна) и что музыкальное искусство становится частью новой тривиальности и избегает крупных форм, которые были так важны в прошлом. Оно контрастирует с бетховенской «Одой к радости». Новый стиль Адриана, его музыка покончили с «радостью» Бетховена. Но музыка «неустанным примирением своих специфических домогательств с господством условностей тоже посильно приобщалась к высокому обману».

Дьявол продолжает свои рассуждения о связи болезни и творчества:

И еще я хочу сказать, что творческая, одаряющая гениальностью болезнь, болезнь, которая с ходу берет препятствия и галопом, на скакуне, в отважном хмелю перемахивает со скалы на скалу, жизни в тысячу раз милее, чем здоровье, плетущееся пехом. Никогда не слыхал я большей глупости, чем утверждение, будто от больных исходит только больное. Творческая личность хватает отважный продукт болезни, съедает, переваривает его, и стоит ей только его усвоить, это уже здоровье… Твоя болезнь даст им вкусить здоровье, и в них ты будешь здоров.

Другими словами, из нашей вполне осознаваемой болезни, из признания своего болезненного состояния может родиться великое творческое вдохновение, именно поэтому на протяжении всей истории прослеживается такая тесная связь между болезнью и творчеством.

Манн снова утверждает, что креативность процветает на почве болезненности, а расстройство здоровья является процессом, в котором творческая личность порождает новые формы – из чего-то бесформенного создает новую форму. Проблема состоит в том, что наша культура застряла в середине этого процесса, ей только еще предстоит обрести свой новый Ренессанс. Мы еще не открыли наш собственный метод обретения здоровья через целительную силу произведений искусства.

Сатана затем повторяет свое условие: для Адриана любовь находится под запретом, его жизнь должна быть наполнена холодом. «Ты будешь наслаждаться этим бытием целую вечность, наполненную трудом человеческой жизни». Когда же песочные часы покажут, что время вышло, тогда дьявол «волен хозяйничать по-своему, как захочу, так и управлюсь, тут уж деликатное создание Господне навеки мое – с душой и телом, с плотью и кровью, с пожитками и потрохами…»

Плач доктора Фаустуса

Ближе к концу повествования, в котором Манн излагает свою версию этого мифа, Адриан приглашает знакомых и почитателей в свое гнездо отшельника под предлогом представления им своего самого великого произведения – симфонической кантаты «Плач доктора Фаустуса». Но когда все приглашенные собрались, Адриан начинает перед ними исповедоваться: «Двадцати одного года от роду я сочетался с сатаной». Он продолжает рассказывать о своей жизни, неся всякий вздор, являющийся характерным признаком того, что сифилис сделал свое дело. Напряженная и тяжелая тишина заполняет комнату. Присутствующие начинают беспокоиться, видя, что Адриан потерял рассудок. Один из присутствующих – доктор – громким шепотом говорит, что «этот человек безумен». Некоторые люди в смущении покидают комнату. Адриан продолжает свою мало связную речь, в конце которой он, склонившись над роялем, падает как подкошенный, сраженный и парализованный ударом.

Сельская жительница, которая вела хозяйство в доме Адриана, проталкивается к нему сквозь толпу гостей, поднимает ему голову, упрекая всех собравшихся уважаемых людей в том, что у них отсутствует простая человеческая доброта, которая требует заботы об Адриане. Его увозят в больницу. Его единственный, понастоящему преданный ему друг – Серенус – позднее навещает его там и обнаруживает, что Адриан в полном маразме.