Взывая к мифу

Хочется еще раз подчеркнуть, что Елена наделяется мифологическими качествами в каждой из трех версий (Марлоу, Гете, Манн). У Гете Елена сама говорит в ответ на вопрос о ее отношениях с Ахиллом:

Как призрак, с ним соединилась – призраком!
Все это сон – так вижу я из слов твоих.
Сама себе я стала ныне призраком[186].

Это говорит нам, что Елена Прекрасная всегда являлась мифом, на протяжении всей истории, а древние греки в Троянской войне сражались за великий миф – миф о самой совершенной форме. Елена символизирует собой женственные формы, причем не столько в сексуальном смысле (хотя достаточно часто ей придается и такая роль), сколько в смысле эллинического arête[187] – со всеми теми идеальными качествами, которые в древнегреческой культуре ассоциируются с ее именем[188]. Поэтому выражение «форма всех форм» соответствует этому лучше всего. Она говорит о женской красоте, вознесенной до этического уровня, а это было целью развития человеческой добродетели, arête, так высоко ценимой в Древней Греции. Дорога к Елене, как об этом уже сказал Мефистофель, лежит через Матерей, то есть человек может пройти по ней, только если он разобрался с проблемами, связанными с собственной матерью.

Упоминая Матерей, Мефистофель спрашивает: «Дрожишь?» Испытываемый Фаустом страх показывает, что тем самым затрагивается некий глубинный конфликт. Затем Мефистофель дает Фа-усту ключ, напутствуя его следующими словами: «…с ним надежно / До Матерей тебе спуститься можно». В этот момент Фауст, как и каждый чувствительный пациент психотерапевтов, содрогается:

Фауст (содрогаясь)
До Матерей! И что мне в слове том?
Зачем оно разит меня, как гром?
Мефистофель
Ужели ты настолько ограничен,
Что новых слов боишься? Лишь одно
Ты хочешь слышать, что слыхал давно?
Ты мог бы быть к диковинкам привычен.
Фауст
Нет, я б застыть в покое не хотел:
Дрожь – лучший человеческий удел;
Пусть свет все чувства человека губит —
Великое он чувствует и любит,
Когда святой им трепет овладел.
Мефистофель
Спустись же вниз! Сказать я мог бы: «Взвейся!»
Не все ль равно?

И в самом деле, без разницы, доберется ли до Матерей человек, нырнув вглубь или воспарив ввысь, – так велико их значение. Теперь, когда у Фауста есть ключ, он может заставить их держаться подальше, и он внезапно приходит в воодушевление стоящим перед ним вызовом:

С ключом в руке, отважно, с силой новой
Я ринусь вглубь, на подвиги готовый!

Мефистофель объясняет ему:

Пылающий треножник в глубине
Ты наконец найдешь на самом дне.
Там Матери! Одни из них стоят,
Другие ходят или же сидят.
Вкруг образы витают там и тут —
Бессмертной мысли бесконечный труд,
Весь сонм творений в обликах живых.

Затем он напутствует Фауста: «Топни раз – исчезнешь; топни вновь – и будешь ты у нас». Фауст топает и пропадает из вида.

Следующая сцена разворачивается в «ярко освещенных залах», где полные ревности люди упражняются в острословии. Внезапно Мефистофель восклицает: «О Матери! Скорей вы Фауста пустите!» Чувствовал ли он наличие какой-то не совсем нормальной привязанности Фауста к матерям? По мере того как Фауст продолжает свои поиски Елены с помощью Матерей, Мефистофель кричит: «Вас, Матери, зову: вы помогите мне!» Таким образом, что-то важное свершается безотносительно стремления к Елене, что-то, что делает важность Матерей столь высокой. «Форма всех форм» участвует в совокупности передачи особенностей. Она – в улыбке Джоконды на картине Леонардо; художественное озарение оказалось спроецированным на полотно. Та, в чьей утробе зарождается новая жизнь, кто вынашивает эту новую жизнь, также обладает такой способностью, как интуиция, в которой заключены и знания, и волшебство.