Взрослые игры

Вечером иду в театр. Мура, конечно, ни в какой театр и не собиралась, так что идем вдвоем с Морковским.

  

Сначала я не поняла, почему Морковский настаивал, что он заедет за мной за час до начала спектакля, — ведь от моего дома до театра пешком и на машине одинаково — минут восемь (то, что все театры расположены так близко от меня, поневоле вызывает ощущение, что все это такие мелкие домашние дела, а не торжественный поход, но тут уж ничего не поделаешь). А потом поняла, что нам нужно было начать наше движение к театру еще раньше, потому что парковка небольшого «гольфа» Морковского оказалась непростым, интимного свойства делом. Он находил свободное место, караулил его и уступал, опять находил, караулил и уступал, и так мы кружили и кружили, пока не нашли чудное место для парковки совсем рядом с театром — в моем дворе.

  

До начала спектакля оставалось еще минут двадцать, так что мы зашли в соседний с театром магазин. Я примеряла босоножки, Морковский стоял рядом как ангел и на все говорил «краси-иво». Как приятно, когда человек принимает участие в моих проблемах.

Мы выбрали белые босоножки, Морковский сказал, они подходят ко всему. Он немного удивился, когда понял, что я не собираюсь покупать босоножки, а так, присматриваюсь. Сказал, что с удовольствием пойдет со мной еще, сколько надо, — я могу на него рассчитывать.

Интересно, откуда в нем такая покорность к босоножкам, если он никогда не был женат? Думаю, дело в том, что я ему нравлюсь.

Мы сидели на специальных театральных местах в третьем ряду, но лучше бы сидели в другом ряду, все равно в каком, потому что именно в третьем со мной случилась крайне неприятная история.

В спектакле было очень много мата, можно сказать, один мат. Бывает, что услышишь красивый, великолепный, затейливый мат и думаешь — ух ты! Но авторы пьесы, наверное, еще не умеют так красиво, так что они брали количеством.

Почему, если сказать «у нас, б…, все плохо, б…, б…, б…, б…», будет более убедительно? Можно же просто сказать «у нас, б…, все плохо, б…»? Наверное, я не разбираюсь в новой драме.

Морковский старательно не смотрел на меня, подпрыгивал на каждом «б…» и стеснялся так, как будто это он ругался матом со сцены.

Мне было не очень смешно, но я смеялась вместе со всеми, потому что Морковский тоненько смеялся, и вообще, в зале заражаешься эмоциями других людей.

А минут через пятнадцать после начала я вдруг остро почувствовала, что рядом со мной происходит энергетический непорядок — на соседнем месте буквально торчит энергетическая заноза.

Я скосила глаза вбок, и что я увидела!.. Эта энергетическая заноза, моя соседка по правую руку, была девушка в черном платке. Девушка очень красивая, глаза, брови, волосы — черные. А сама она в платке, в черном кружевном.

Девушка НЕ радуется мату, НЕ смеется, НЕ шуршит шоколадкой и вообще никак НЕ реагирует на окружающее. Зачем же тогда она сидит рядом со мной в третьем ряду? И как нас угораздило сесть на эти специальные места? Могли бы просто купить билеты, и все.

19.15. Исподтишка внимательно рассматриваю девушку. В платке. В черном. И платок не снимает.

19.16. Почему она в куртке?.. Ведь в театре тепло, и все оставляют верхнюю одежду в гардеробе. А она нет.

19.17. А руки у нее под курткой.

19.18. Я отгоняла от себя эти мысли, но тут я все поняла. Ой!

19.19. Ой-ой-ой!

Все вокруг меня смотрят спектакль, Морковский что-то рисует на программке, а моя черноглазая-чернобровая соседка все не снимает платок. Она руками его все время трогает, и я надеюсь, что сейчас снимет, а она никак не снимает. А я уже слежу только за ней.

19.20. Спросила девушку очень подхалимским голосом: «А вы не знаете, который час?» При этом улыбалась заискивающей улыбкой — мол, давайте лучше дружить и не надо ничего такого… мир, дружба, жвачка лучше, чем террористический акт, правда же?..

А девушка ответила: «Ай доунт андестенд». И руки продолжает держать под курткой.

Но я не отступила и решила выяснить, точно ли она не говорит по-английски, а только на своем родном языке. И спросила: «Ю донт спик рашин? А ю боринг?»

— Ноу, — ответила она.

«Ах, ноу, — подумала я, — вот оно что…»

  

Что делать? Закричать: «А-а! О-о! Остановите действие!» А актеры? Еще подумают, что мне не нравится спектакль.

А Морковский? Он расстроится, что пригласил меня в театр, а тут — вот такой акт, и испугается, что я больше никогда никуда с ним не пойду. Такой безобразный теракт может плохо сказаться на его самооценке.

Да и всех остальных зрителей тоже жалко — они смеются. Смеются, между прочим, с опасностью для жизни.

Я стала прикидывать, сколько времени нам придется провести в этом зале, пока нас не спасут федеральные войска, и будет ли работать буфет. И быстренько рассчитала возможности буфета по части сосисок и разделила возможное количество сосисок на списочное поголовье в зале.

Я уже совсем было собралась встать и выступить в стилистике спектакля: «А давайте мы, б…, все вместе, б…, посмотрим, б…, что у этой девушки под курткой, б…», но не успела.

Девушка посмотрела на часы, поправила платок и встала.

— Бай-бай, — сказала она мне и ушла.