Диалог, ясное дело, велся с красавчиком Томом, и мне невольно припомнилось, как он колотил бензозаправочным пистолетом в избытке нехороших чувств по колонке. Здесь налицо была общность нравов, видимо, до сей поры объединяющая дружную пару. Хотя и я сам, как телефонной трубкой, так и пистолетом, и даже голым кулаком с удовольствием и не раз съездил бы ему по самодовольной американской морде.
Как затем пояснила мне Нина, Том оправдывался обстоятельством, будто в ответственный момент его ослепила патологическая паника, и сейчас он, что называется, «вери сорри».
Я мрачно кивнул. Затем поднял на нее глаза и сказал:
− Я тебя люблю. Я полюбил тебя сразу, как только увидел.
− А я знаю, − просто ответила она.
Мы стояли друг напротив друга и снова, как в тот первый раз, глядели глаза в глаза, − напряженно и сокровенно, и уже потянулись навстречу, плюнув на всю эту мчащуюся мимо автомобильную свару, но тут заскрипели тормоза, повеяло жаром от капота сияющего хромом и черным лаком лимузина, из него выпрыгнул гибкий брюнет в дорогом костюме, и тут же потащил нас в роскошное кожаное убежище.
Его звали Ричард, и был он помощником мистера Уитни. Ричард сообщил, что вся наша рыбацкая компания цела и здорова: рябят сразу же после крушения подобрала какая-то яхта. Далее я отстраненно прислушивался к диалогу между ним и Ниной, повествующей о перипетиях нашего злоключения, и − глазом моргнуть не успел, как оказался в том самом ослепительном Манхэттене, но насладиться его видами не сумел: скоростной лифт вознес нас на вершину небоскреба, где уже поджидал вертолет.
А после мы взлетели над плоскими неказистыми крышами стеклянных великанов, перенеслись над мостом через пролив, в котором недавно бултыхались, и вскоре, прострекотав над долинами, лесами и автострадами, в преддверии вечерних сумерек, приземлились на лужайку возле заветного дома.
Ужин проходил под причитания Барбары и столпившейся возле стола прислуги. На сей раз я выступал в роли всеми обожаемого героя. Барбара зацеловала меня, как сына родного, вернувшегося с поля брани. И снова меня остро кольнула тоска и тревога по матери и досада оттого, что, будучи в шаге от телефона, я не могу набрать ее номер.
Своим вниманием меня удостоил и сам господин Уитни. Он позвонил откуда-то из дебрей США и выразил мне признательность с теплотой столь несомненной, что я просто диву дался диапазону его проявлений, − от ледяного высокомерия до безграничной благожелательности.
А вечером, когда я улегся в постель, входная дверь скрипнула и появилась она, Нина.
Бесцеремонно откинула одеяло. Я ощутил прикосновение ее губ, налитых желанием, щекотку рассыпавшихся у меня на лице шелковистых волос, тут же игриво откинутых ей в сторону…
− Ты думал так простенько отделаться от меня? – прошептала искусительница.
Ее нежная грудь скользнула по моему невольно отвердевшему животу.
У меня никогда не было такой женщины и такой ночи. Ради этого стоило, право, воевать в горах, лететь в Америку и тонуть в океане. И еще куда более стоило выкарабкаться из его пучины в эту постель.
МАРК
Родной, уютный Бруклин превратился в зловещую западню. Марк и Виктор осознали данный факт в полной мере, когда к Лиле начали звонить малознакомые персонажи, справляющиеся о делах, здоровье, а также о бытии ее прошлого и нынешнего окружения, где в кривых вопросиках вскользь, но непременно упоминался широко известный на Брайтон-бич аферист «Марик». То бишь, Марк.
− Не общались уже с полгода, − равнодушно отвечала Лиля, и глаза ее при этом насмешливо и презрительно щурились. То, что Брайтон нашпигован стукачами всех мастей и разновидностей, было ей превосходно известно. Но, судя по количеству звонков, агентурную сеть раскинули широко, с концов разнообразных и порою несогласованных. В этой тактической недоработке сквозила нервозная спешка, и в ней бывший опер усматривал понятную ему взвинченность полицейского начальства, вздрюченного высшим руководством. Кольцо между тем очевидным образом сжималось.
На имя Лили был срочным образом куплен микроавтобус с затемненными стеклами, и, уместив в него необходимые пожитки, поздним вечером друзья по несчастью покинули Нью-Йорк, оставив верной сожительнице деньги, телефон для оперативной связи и лукавые обещания скорой встречи.
Лиля категорически не хотела отпускать от себя явно ей приглянувшегося Виктора, и даже всплакнула горестно, но тот, потеряно кряхтя и вращая глазами, косноязычно поклялся ей в вечной любви и в обязательном ведении совместного хозяйства в дальнейшем светлом будущем.
На чем и расстались.