Взорвать Манхэттен

− Предтеча значимых положительных перемен − это война…

− В том или ином смысле?

− Естественно. Агрессия уместна лишь как ответ на угрозу. И если создавать угрозу, примитивных конструкций следует избежать. Проект должен быть парадоксален, но убедителен.

− Я думаю, это далеко не праздная мысль.

МАКСИМ ТРОФИМОВ

Привал устроили в небольшой лощине, повалились, ощущая гуд в ногах, на сырую травку и некоторое время не произносили ни слова. Заодно напряженно прислушивались: не скрипнет ли ветка, не идет ли за нами враг?

− Шашлычка бы сейчас, − произнес я, сглотнув голодную слюну.

− С винцом кисленьким, − поддакнул мне Рогальчук, отвинчивая крышку с походной фляги.

− По пути есть одно село, − лениво доложил один из соратников. − И овчарня там имеется. Под вечер можно наведаться. Стены из гнилых досок, акцию проведем молниеносно…

− А потом с бараном в часть попремся? − спросил я. − Или на поводке его поведем?

− Зарэжем, освежуем, − сказал соратник.

− А ты умеешь?

− Ну, так… Думаю, справлюсь.

− В том-то и дело, − отхлебнув из фляги, вдумчиво произнес Рогальчук. − Нам однажды баран попался, а как резать его − никто не в курсе. Да и вообще задача гнусная. Мы тогда в одном поселке стояли… Ну, начали искать местных умельцев, а улицы как вымерли, никого. Заваливаем в мечеть. А там цельная рота мусульманцев. Спрашиваем: кто тут из вас истинно правоверные? Молчат. Один только пацан на нас глазами сверкает. Ты, говорю, что ли? Ну, я, говорит. Ну, пошли… Дали ему ножик, режь, говорим, как тебя предки учили. Баран отбрыкивается, мы его втроем еле удерживаем, не догадались лапы связать… В общем, потыкал его мальчишка ножичком, плюнул, говорит, − сами разбирайтесь… И пошел себе. Мы опять в мечеть вваливаемся. Руки в кровище, рожи озверелые… Ну, спрашиваем, есть тут еще настоящие правоверные? Мулла на нас как глянул, башкой замотал и заявляет проникновенно: ребята, чес-слово, у нас одни православные остались…

− Гонишь, − отозвался один из лейтенантов, лежавший возле меня с травинкой в зубах и мечтательно глядевший в небо. − Не видал я тут таких мулл. Здесь народонаселение принципиальное, и фамильярно хлопать Кавказ по хребту − это ладони собьешь…

− Ша! − вскакивая на ноги, проронил командир, видимо, что-то услышавший. − К бою!

И в считанные секунды мы рванули на уже примеченные, поросшие кустарничком и молодым папоротником позиции по краям лощинки, превратившейся в окоп.

Вжавшись в землю, замерли, настороженно вслушиваясь в лесную тишину, и едва я подумал, что тревога была ложной, окружающее пространство внезапно словно бы сузилось, сжатое грохотом и пламенем первых яростных взрывов.

Противник ударил по нам с ходу всей боевой мощью, и по плотному свисту пуль, выстилающих над нами свинцовую смертоносную сеть, по настырному уханью гранат, гвоздящих сырую почву, не дающих поднять голову, я понял, что мы капитально и цепко окружены бандой, численно переваливающей за сотню стволов. И, судя по прицельности огня, враг превосходно знал место нашей диспозиции, а в озлоблении, с которым палил патроны, отчетливо сквозила жажда праведной мести за уничтоженный нами отряд. И кто из нас был на правой стороне − не понять. В который уже раз не понять… Мы защищали целостность своей страны, они − своей. Разница была в том, что мы безо всякого сомнения полагали, что их страна − это мрак и ад для всех в ней живущих, это рабство, насилие и нищета, а они полагали такой ад единственно для себя приемлемым, ибо были в нем хозяевами-демонами, готовыми расширять свою преисподнюю бесконечно. Однако сейчас ни нам, ни им не приходилось размышлять о природе обоюдного застарелого конфликта; мы были поглощены самой сутью войны, выраженной в стремлении убить и выжить.

Мы слепо лупили из автоматов по зарослям, оглохнув от разрывов начиненных тротилом болванок и упруго поющего свинца. В его уходящем в никуда вое словно чувствовалась досада промаха и неутоленность своего губительного предназначения.

Пороховая гарь въедалась в потные, оцепенелые от напряжения лица, приторно било в ноздри запашком оружейного масла и горячей стали.

И вдруг наступила тишина. Прострекотал одиноко и хлопотливо, как швейная машинка, вражеский пулемет и − замолк, словно захлебнулся.

Я наобум повел ствол в сторону этого стрекота, нажал спуск и расслышал лишь беспомощный щелчок бойка. Патроны в последнем магазине кончились.

Я потянулся к кобуре пистолета, хотя прекрасно понимал смехотворность данного оружия в этаком боевом раскладе, однако внезапно уяснил, что левая моя рука странно задеревенела. А затем почувствовал противную тяжелую влагу, напитавшую рукав.