Взорвать Манхэттен

Если все произошедшее, – происки мелкого жулика, еще не все потеряно. Жулика мы найдем. Главное, чтобы диски не попали в посторонние руки. Вернее, ни в чьи руки! Ни к дуракам, ни к умникам!

Я вел запись заседаний Совета. Я очень не хотел этого делать, но все-таки, после изрядного раздумья, решился. Материалы представляли собой убийственные доказательства тягчайших преступлений. Часть тайной мировой истории, ответы на тысячи загадок. Я полагал, да и полагаю, что любой ближайший друг или соратник может в итоге превратиться в наизлейшего врага, и в критический момент нашего возможного противостояния мне надлежит запастись оружием. Пусть оно не пригодится, пусть, покрытое паутиной и ржой, таится в моем подполе, но какую силу оно придаст мне в час отражения атаки или необходимого нападения! Какую растерянность и панику вызовет в противнике! Однако я никогда не думал, что меня так просто и нагло можно обокрасть. Особняк, напичканный охраной, электроникой и запорами, неприступный, как национальное хранилище, пал под вороватой рукой какого-то незамысловатого подонка… Подставившего под смертельную опасность всю мою жизнь и ее смысл.

Совет, стань я даже его главой, никогда бы не простил мне записи его совещаний. Я совершил поступок, расплатой за который будет обращение меня в ничто. И я готов смириться с наказанием, ибо уже обреченно уяснил свою смертность и возможность ухода в любую минуту, но в данном случае за меня пострадают безвинные близкие люди, и пострадают жестоко, и проклянут меня, ведь я же осознанно рисковал ими!

Тут начинает сознаваться вся хитроумная безысходность капкана, в который я угодил: если бы кто-то похитил собственность Совета, на поиски злоумышленника поднялся бы по тревоге легион. Включая государственные секретные службы. В данном же случае я, – частное лицо, решающее личные проблемы. У меня масса возможностей и рычагов, но, попади после успешных розысков материалы в лапы того же Ричарда и ознакомься он с ними, – кто знает, как поведет себя? И как поведут себя те, в чьем распоряжении находятся диски сейчас?

Последний раз я чувствовал себя подобным образом в детстве.

Я вел дневник, где старательно записывал все свои искренние размышления об окружающих, сексуальные фантазии, те или иные грешки и всякого рода наблюдения, в частности, эпизоды, когда я подглядывал за родителями, утоляющими свои сексуальные страсти.

До сих пор не знаю, каким образом у меня выкрал дневник однокашник Эрик, принявшийся меня им шантажировать. В ту пору нам было лет тринадцать-четырнадцать.

Эрик просил за дневник триста долларов, но сошлись мы на сотне. Встретились вечером, на пляже. Встречу я хорошо, как мне казалось, продумал. И даже сейчас понимаю, что продумал ее отменно.

Мерзко улыбаясь, он вытащил из-под футболки дневник, потряс его перед моим носом, а я заискивающе протянул ему сотню. Когда обмен состоялся, я проверил, все ли страницы дневника целы, уместил его под резинку шорт и повел разговор о том, что, дескать, Эрик конечно же парень не промах и натянул мне нос, но я не в обиде за урок. Однако если мы хотим остаться друзьями, пусть даст мне гарантии, что о прочитанном им не узнает никто.

Я брел по прибрежной полосе, он следом, волна нехотя смывала наши следы, я был обращен к нему спиной, но это позволяло еще более чутко воспринимать его ответы.

Этот рыжий подлый верзила с прямым, словно обрубленным затылком, оказался на удивление бесхитростен, в его уверениях о конфиденциальности нашей сделки я ощутил не просто искренность, но даже возмущение. Вероятно, у него были какие-то свои представления о порядочности. Весьма запутанные.

Мы присели в прибрежных скалах, глядя на вечерний зарождающийся шторм, я указал ему на далекое суденышко, ныряющее в барашках, а сам, нащупав заранее припрятанную в камнях биту, привстал и сбоку наотмашь саданул ему куском полированного скользкого дерева в висок.

Шум волн скрыл от меня хруст кости.

После я впал в какую-то безумную горячку, ибо понимал, что, останься он жив, ударить его повторно уже не смогу. Но Эрик был мертв. И его пухлые разверзнутые губы обнажали два верхних передних зуба со «счастливой» прорезью между ними. Чепуха. У меня две макушки, но одна жена. Приметы врут.

Затем, рыдая без слез от страха возмездия и ужаса свершенного, я запорошил песком следы, упаковал биту в пакет и, карабкаясь по камню, выбрался на дорогу, пройдя обочиной к асфальтовой пустоши, обрамленной приземистыми супермаркетами. Обтерев биту, засунул ее в набитый мусорный пакет на газоне, в другой пакет втиснул пляжные тапки, а потом добрался до пустыря, где переоделся в заранее приготовленные кроссовки и сжег злополучный дневник.

После того как я начал учиться на кадрового разведчика, указания оперативных дисциплин о недопустимости письменных свидетельств воспринимались мною, как советы законченным идиотам, которых по определению не могло бытовать в нашем хитроумном ведомстве.