Взлет и падение третьего рейха. Том II

22 декабря генерал Генрих фон Лютвиц, командир 47–го бронетанкового корпуса, направил письменное обращение командиру 101–й воздушно–десантной дивизии, требуя сдачи Бастони. Он получил ответ, состоявший из одного слова и ставший знаменитым: «А пошел ты…» Канун рождества явился поворотным моментом в арденнской авантюре Гитлера. За день до того разведывательный батальон немецкой 2–й бронетанковой дивизии вышел к высотам в трех милях к востоку от Мааса в районе Динана и в ожидании подвоза горючего для танков и подкреплений остановился, прежде чем ринуться вниз по склонам к реке. Однако ни горючее, ни подкрепления так и не прибыли. Американская 2–я бронетанковая дивизия внезапно нанесла удар с севера. Тем временем несколько дивизий 3–й армии Паттона уже подходили с юга с основной задачей деблокировать Бастонь. «Вечером 24–го, - писал позднее Мантейфель, - стало ясно, что операция достигла своей высшей точки. Теперь мы уже знали, что никогда не решим поставленной задачи». Давление на южном и северном флангах узкого и глубокого вклинения немцев стало слишком сильным, притом за два дня до рождества небо наконец прояснилось и англо–американские ВВС начали наносить массированные удары по немецким коммуникациям, по войскам и танкам, двигавшимся узкими и извилистыми горными дорогами. Немцы сделали еще одну отчаянную попытку захватить Бастонь. Весь день рождества начиная с трех часов утра они предпринимали одну атаку за другой, но оборонявшиеся войска Маколифа выстояли. На следующий день бронетанковое соединение из состава 3–й армии Паттона ударом с юга деблокировало город. Перед немцами теперь встал вопрос, как вывести войска из узкого коридора прежде, чем их отсекут и уничтожат.

Но Гитлер и слышать не хотел об отходе. Вечером 28 декабря он провел военное совещание, на котором, вместо того чтобы прислушаться к совету Рундштедта и Мантейфеля и вовремя отвести войска с выступа, приказал вновь перейти в наступление, взять штурмом Бастонь и прорываться к Маасу. Более того, он требовал немедленно начать новое наступление на юге, в Эльзасе, где количество американских сил резко сократилось из–за переброски нескольких дивизий Паттона на север, в Арденны. Гитлер остался глух к протестам генералов, заявлявших, что имеющихся в их распоряжении сил недостаточно как для продолжения наступления в Арденнах, так и для удара в Эльзасе.

«Господа, я занимаюсь этим делом одиннадцать лет и… еще никогда ни от кого не слышал, что у него полностью все готово… Вы никогда не бываете вполне готовы. Это ясно».

И он все говорил и говорил[271]. Задолго до того, как он закончил, генералы поняли, что их верховный главнокомандующий, очевидно, потерял чувство реальности и витает в облаках.

«Вопрос в том… есть ли у Германии воля к жизни или она будет уничтожена… Поражение в этой войне приведет к уничтожению ее народа».

Затем последовали пространные рассуждения об истории Рима и Пруссии в Семилетней войне. Наконец он вернулся к неотложным проблемам текущего дня. Признав, что наступление в Арденнах «не привело к решающему успеху, которого можно было ожидать», фюрер заявил, что оно привело к «такому изменению всей обстановки, какое еще две недели назад никто не считал возможным».

«Противник был вынужден отказаться от всех своих наступательных планов… Ему пришлось бросать в бой измотанные части. Нам удалось полностью опрокинуть его оперативные планы. В тылу на него обрушилась резкая критика. Для него это тяжелый психологический момент. Ему уже пришлось признать, что до августа, а то и до конца следующего года решить судьбу войны невозможно…»

Была ли эта последняя фраза признанием окончательного поражения? Спохватившись, Гитлер тут же попытался рассеять подобное впечатление:

«Поспешу добавить, господа, что… вы не должны делать из этого вывод, будто я хотя бы отдаленно допускаю мысль о поражении в этой войне… Мне незнакомо слово «капитуляция»… Для меня сегодняшняя обстановка не представляет ничего нового. Мне доводилось бывать в гораздо худших ситуациях. Я упоминаю об этом лишь потому, что хочу, чтобы вы поняли, почему я преследую свою цель с таким фанатизмом и почему ничто не в состоянии меня сломить. Как бы ни терзали меня заботы и как бы они ни подрывали мое здоровье, ничто ни на йоту не изменит моей решимости сражаться, пока наконец чаша весов не склонится в нашу сторону».

После этого он призвал генералов нанести новые удары по врагу с таким воодушевлением, на какое они только способны.

«Тогда мы… полностью сокрушим американцев… И тогда вы увидите, что произойдет. Я не верю, что в конечном счете враг устоит перед 45 немецкими дивизиями… Мы еще одолеем судьбу!» Увы, слишком поздно. У Германии уже не было для этого военной мощи.