Взгляд василиска

— Останови, пожалуйста, здесь, — попросила Полина, когда они въехали на Шпалерную. — Да, спасибо. Я буквально на пять минут. — И, чмокнув его в щеку самым непосредственным образом (от чего у Вадима разом трепыхнулось в груди сердце), выскочила из машины и унеслась (только каблучки дробно простучали по пустой улице) к подъезду солидного пятиэтажного дома постройки начала века.

«А семья у нее, надо полагать, все-таки имеется, и не из простых смертных», — отметил Реутов, вылезая вслед за Полиной из «Нево».

На Шпалерной жили люди не просто состоятельные, а, прежде всего, значительные. Петров, конечно, не Новгород, но все же второй по значению и второй же — после Итиля — по величине город империи. Так что серьезных людей в Петрове хватало, и у большинства из них, кроме загородных домов, расположенных в основном на Балтийском взморье или Карельском перешейке, обязательно имелись квартиры в городе.

Вадим закурил и попытался определить, на каком именно этаже живет Полина. Выходило, что на третьем. Именно в окнах третьего этажа — справа от подъезда — стал беспорядочно загораться свет.

«Пять минут, — повторил он про себя. — А хоть бы и пятнадцать».

Он вдруг понял, что никуда отсюда не уйдет, пока Полина не выйдет из дома, даже если для этого придется ждать до утра.

Время было позднее, и в этой, благополучной, части города, люди уже в основном отошли ко сну. Большинство окон в дамах были темными и даже машины по Шпалерной почти не проезжали. Вероятно, поэтому звук мотора быстро приближающегося автомобиля заставил Реутова оглянуться, и он увидел, как к тому месту, где он стоял, гася скорость, подъезжает большой черный Воевода, останавливается около тротуара, распахиваются двери, и на мостовую выходят трое хорошо одетых господ в длинных темных плащах и низко надвинутых фетровых шляпах.

10.

Дело происходило как будто вечером. Ранние сумерки, или, может быть, это было перед грозой? Но воздух был уже не прозрачным, а каким-то сиреневым. И еще почему-то очень сильно пахло жасмином. Приторный этот запах запомнился особенно хорошо. Остальное много хуже. Кажется, он вышел из какого-то очень знакомого дома. В памяти вертелось что-то вроде «Штаба Войскового Круга», но Реутов в окружном штабе, кажется, с роду не бывал. Но не в этом дело. Он вышел из этого дома, спустился по пяти пологим ступеням на улицу и пошел направо, почему-то все время неловко натыкаясь на спины прохожих. И поскольку очень быстро и никуда не сворачивая, достиг «Набольшего Места», как все в городе называли площадь Единения, то выходило, что шел он по проспекту Манасии. Однако там и тогда Вадим об этом, разумеется, даже не подумал. Он просто скользнул взглядом по конной статуе «царя» Иосифа — того самого, который присягнул на верность великому князю Витовту — и снова свернул направо, направляясь в Ярославово городище.

Здесь улицы почти сразу стали узкими и извилистыми, а дома — старыми, выцветшими и какими-то кособокими. Запах жасмина усилился, и стало заметно темнее. И совсем исчезли люди, так что Реутов внезапно оказался совсем один. Было тихо. Он слышал только звук своего участившегося дыхания и позвякивание подковок — он что, в сапогах? — о булыжник мостовой. Вообще атмосфера сгустилась, если так можно выразиться. Стало душно. Может быть, действительно приближалась гроза? И пот струйками побежал по спине. Реутов хотел прибавить шагу, но сразу же почувствовал, что ноги налились свинцом, и из его попытки ничего путного не вышло. Он знал, что надо спешить, однако ничего не мог поделать. Ноги отяжелели, и переставлять их с каждым шагом становилось все труднее. И еще отяжелела, налилась мутью голова, и дыхание стало прерывистым и трудным, как после долгого бега.

Сколько времени это продолжалось, Вадим не знал, но ощущение было такое, что тащится он по бесконечному лабиринту, состоящему из узких, ни разу не прямых улиц и еще более узких, смрадных и загаженных переулков, целую вечность. А потом он увидел дом, и сразу же его вспомнил, и обрадовался, что наконец нашел, потому что, оказывается, искал его и не мог найти почти всю свою жизнь. И сердце заторопилось, и даже сил как будто прибавилось, и он едва ли не бегом бросился к старой, рассохшейся и потерявшей первоначальный цвет двери и, схватившись за ручку, изо всех сил потянул на себя… Но на этом, собственно, все и закончилось. И дверь, и дом, и старый Итиль, все это исчезло, поглощенное глухим и полным опасностей мраком, а вслед за тем пришла боль.

11.