Читаем Взгляд со звезд полностью

Пока я работал над романом, больше всего меня волновала роль личности в истории. Роль отдельного человека в научном прогрессе оценить легче. Возьмем, к примеру, законы природы – если бы их не открыл Ньютон, это сделал бы кто-то другой – Льютон, скажем, или Мьютон. Но в социологии или в истории это не так. Вот я написал в романе «Шаровая молния»:

«Жизнь – это серия случайностей, она целиком состоит из вероятностей и шансов. Она – словно веточка, плывущая по ручью, которая наткнулась на камень или попала в водоворот…» Таким образом, роль великих людей в истории всегда была покрыта тайной. Я также хочу процитировать то, что написал во второй части «Задачи трех тел»:

«– Вы на самом деле верите в решающую роль личности в истории?

– Ну, я думаю, что это теория, которую невозможно доказать или опровергнуть, разве что мы откатим время назад, убьем пару или дюжину выдающихся людей и посмотрим, что станет с историей. Разумеется, нельзя исключать варианта, что ход истории был определен теми реками, которые выкопали или запрудили эти личности.

– Но есть и другой вариант: эти ваши великие люди могут оказаться не более чем пловцами в реке истории. Может быть, они оставили свои имена в истории из-за мировых рекордов, которые установили, или из-за почета и известности, которые заслужили, но на течение самой реки не оказали никакого влияния…»

На самом деле описать мир с низших слоев общества до вершин его пирамид, создать его четкую панораму – мечта каждого писателя, но добиться этой цели получается не у всех. Далеко не каждый из нас Толстой или Бальзак. Поэтому фантастика всегда создает воображаемую историю, рассказывает ее с точки зрения отдельных личностей и гигантов одновременно. Это можно найти повсюду, в том числе в «Академии» и «Дюне».

Но, возможно, вы заметили, что гиганты в фантастике – это символы. Например, главный герой второй части «Задачи трех тел» может символизировать группу людей, и, хотя они не восхищаются звездным небом и им плевать на мораль, это позволило им сбросить оковы, ограничивающие мышление, и познать истины Вселенной, и это знание помогло им применить оружие и выжить.

Смерть – это железная стена. Как я написал в «Блуждающей Земле»: «Эта стена бесконечно высока и уходит бесконечно глубоко в землю. Она тянется бесконечно далеко вправо и влево».

Я могу лишь признать, что боюсь смерти, и верю, что хорошая смерть не лучше трудной жизни. Возможно, с точки зрения отдельного человека это прозвучит пошло, но для целой цивилизации это выглядит совсем по-другому. Возможно, люди отмахнутся от моих слов, пока будут оставаться на Земле, но когда они выйдут в космос, их мнение изменится.

Когда пишешь роман, проживаешь целую жизнь. Эти девять месяцев моей жизни уже позади. Когда я приступил к работе, была весна, очень холодная, и теперь на улице снова холодно. Возможно, Вселенная тоже живет такими циклами, пусть даже ее масштаб времени и больше в десять квинтиллионов раз.

Мне кажется, что именно писатель-фантаст – человек, который поистине счастлив, и что фантастика действительно позволяет нам не стареть.

9 ноября 2007 г.Опубликовано в блоге автора на сайте sina.com.cn<p>Теория «темного леса»</p>

Как старый любитель научной фантастики (я без колебаний готов причислить себя к первому поколению ее фанатов), я всегда верил, что во Вселенной существует великое множество разумных существ и цивилизаций. Если какие-то цивилизации знают про существование других цивилизаций и могут общаться с ними, значит, весьма вероятно, что существует космическое сообщество. На что оно похоже? Какие отношения складываются между видами разумных существ? Подобные вопросы всегда меня интересовали.

Обычно китайская фантастика смотрит на внеземные цивилизации сквозь розовые очки. Поэтому я – ради интереса – хочу сыграть роль бунтаря и представить худшую из всех возможных вселенных.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки