Взгляд из угла

Г-н Арабов вгрызся в одноименную книгу Бориса Пастернака наподобие гусеницы и проложил такие ходы, что текст опустел, отрухлявел — подозреваю, навсегда. Потому что Борис Пастернак не умел, например, сочинять диалоги, — а г-н Арабов очень даже умеет. Но у Бориса Пастернака были идеи, причем свои, — а у г-на Арабова их нет. Собственно, и сценарий-то его написан про то, что идей не бывает. Что революции совершаются — как люди женятся — черт их знает отчего. Что время вообще не имеет смысла. (Вот как сейчас в нашей стране). А имеет лишь некую условную протяженность: предположим, одиннадцать серий, — которую требуется чем-нибудь заполнить. А именно диалогами. Бесчувственность которых восполняется стильной обстановкой.

Все остальное не имеет значения. Сделаем благородных у Пастернака людей — мелкими гадами, пошлых у Пастернака негодяев — обаятельнейшими умниками (актеры-то на что?), отправим какую-нибудь Лару вместо лагеря в Париж, вообще повсюду переменим плюс на минус и обратно. Был роман про счастье, про любовь, про творчество, про жизнь, — накрошить помельче, перемешать, залить кетчупом, — ах, для чего же мы, дураки такие, убили государя императора! — молю Господа, дочь моя, чтобы ты не стала шлюхой!

И все такое. И все довольны. Потому что какая разница. Нет идей? Ни у кого нет идей. Ни у кого нет в жизни смысла. Сейчас такое время. Приятно думать, что так было у всех, со всеми, всегда.

Борис же Пастернак был поэт. То есть как раз чувствовал смысл — или, допустим, воображал. Поэтому настоящим советским людям всегда хотелось его немножко обессмыслить. Г-ну Арабову это удалось вполне. Молодец. Аплодисменты. Никто не заступится.

Вот если бы г-н Арабов покусился на святое — придумал, не знаю, Штирлицу денщика-любовника либо (страшно выговорить) бабушку-еврейку, — тогда берегись, г-н Арабов. А Борису Пастернаку так и надо.

5/6/2006 Единство стиля

Нет ничего лучше Московского проспекта; по крайней мере, в Петербурге на данный момент он составляет всё. Чем не блестит эта улица — красавица нашей столицы! Я знаю, что ни один из бледных и чиновных ее жителей не променяет на все блага Московского проспекта.

Асфальт перестилают, тротуары перекладывают, фасады перекрашивают, зеленые насаждения перенасаждают. И все это сразу, одновременно, так что Ленину, озирающему окрестность с гранитного пьедестала, она представляется безумно похожей на Россию непосредственно после отмены крепостного права, и бронзовые губы повторяют знаменитую фразу:

— Все переворотилось и только еще укладывается…

И бронзовая кепка, зажатая в руке, указывает на выбоины, рытвины, груды обломков, кучи земли, штабеля стройматериалов, на валяющиеся тут и там проржавелые крышки люков.

Похоже, скорей, на то, что проспект подвергся настойчивой обработке из установки типа "Град".

Но все это лишь оттого, что лучшее — неумолимый враг терпимого, и красота требует жертв. Раз уж вы попали в зубоврачебное кресло — какой смысл подсчитывать извлекаемые зубы? Не веселей ли пощелкивать в уме челюстью, которую построят же вам через какой-нибудь месяц?

Нытику и маловеру может показаться: не успеют. Хотя конь на проспекте определенно валялся и многие свои потребности, без сомнения, удовлетворил, — тем не менее, чтобы только заровнять его следы, в советское время потребовалось бы пригнать эшелон пленных немцев. Или, на худой конец, пленных грузин.

Даже какая-то патриотическая тревога закрадывается в сердце. Батюшки, думаешь, а ну как осрамимся — не кончим вовремя — не оплодотворим, так сказать, новую Антанту сокровищами наших красот, — что же это такое будет?

Однако же приходится верить, что все предусмотрено, все схвачено. Поскольку ни малейшей спешки не заметно. Работы ведутся главным образом среди бела дня, причем основные приступы рабочего энтузиазма приходятся на часы пик (что чрезвычайно способствует пробуждению политического сознания водителей, пассажиров и пешеходов), а времени еще вагон.

Если же его все-таки почему-нибудь не хватит, — последняя-то ночь на что? Рассыплем на неосвоенных поверхностях землицу, вкопаем пучки анютиных глазок, между ними высадим алые гвоздики — заветным таким бесконечно повторяющимся вензелем: ВВП, — а где тротуар недоделан, заслоним его ликующей толпой.

Представляете? На первом плане — сотрудницы в мини, за ними — сотрудники в джинсе, а вокруг — лужайки анютиных глазок, а вдали (чуть не забыл) — сверкают струи бесчисленных фонтанов.

Обязательно — вдали. Потому что при ближайшем рассмотрении — сугубо между нами говоря, — прямо дух захватывает, до чего уродливы пруды на Московской площади — как раз вокруг Ленина, — в которых жерла фонтанов этих размещены.

Мрачные такие многоугольные каменные ящики с водой; краны, трубы. Бывают, знаете, такие летние сооружения, при взгляде на которые думаешь только: что же за ужас это будет зимой.

Но — чем богаты, тем и рады. Других архитекторов у Смольного для вас нет. Как и писателей. Как и милиционеров. И у Кремля тоже нет. Чем и обеспечивается единство стиля переживаемой нами эпохи.