Вызов Запада и ответ России

Главный акцент был сделан, как уже говорилось, на перенос центра внимания с французского просвещения на германскую упорядоченность и регламентацию. Женатый на прусской принцессе, Николай Первый был близок со своими прусскими родственниками — королями Фридрихом-Вильгельмом Третьим и Фридрихом-Вильгельмом Четвертым. Огорченный современник заметил: «Немцы завоевали Россию в то самое время, когда должен был завершиться процесс их собственного завоевания русскими. Случилось то же, что произошло в Китае с монголами, в Италии с варварами, в Греции с римлянами». Немецкий романтизм и немецкая механическая дисциплина были противопоставлены раскрепощенной энергии британцев и галлов.

Николая Первого по некоторым внешним признакам нередко сравнивали с Петром Первым: военная жилка, восхищение вооружением, восхищение военным порядком, приход к власти после внутреннего брожения и подавления внутреннего восстания. Но Петр Первый открыл пути за Запад, в то время как Николай Первый постарался их почти закрыть. Если Петр восхищался в жизни всем практическим, то Николая привлекало все абстрактное. Гегеля он в Россию допустил легко, а железные дороги — с трудом. Николая восхищали обсерватории, но не доменные печи.

Действие рождает противодействие. Человеком, который со страстью и талантом взялся за обоснование необходимости для России сближения с Западом, стал Петр Чаадаев. Вместе с русской армией, преследующей Наполеона, восемнадцатилетний Чаадаев открыл для себя Западную Европу. Будучи признан самым светлым умом в гвардейском Семеновском полку, он вышел в отставку и, поселившись в Швейцарии, стал обозревать философский горизонт Запада. Встречи с такими философами, как Шеллинг, расширили его представления об окружающем Россию мире, о смысле русской истории, о значении Запада для России. В 1836 году он опубликовал первое из восьми философских эссе, посвященных смыслу русской истории. Так началась знаменитая дуэль славянофилов и западников, и в этой разворачивающейся дискуссии по поводу судеб России Чаадаев выступил блестящим апологетом западничества.

Написанные по-французски, письма Чаадаева не оставляли места сомнениям, на чьей стороне его симпатии. Чаадаев, как никто другой до него, поставил вопрос, что значит Запад для России, и что Россия значит для Запада. Впервые так убедительно было указано на различие в историческом развитии, определяющее характер будущих взаимоотношений двух регионов. Восхваляемая местными патриотами Москва — это город мертвых, где живая жизнь остановилась в слепом поклонении застывшим обрядам. Наличие в истории России творческого начала было в письмах Чаадаева поставлено под сомнение. Россия виделась пока еще лишь фактом географии, а не мировой истории. Чаадаев придавал большое значение отторжению России от западного христианства. Отделение восточной церкви от западной отрезало Россию от Запада. «Мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого». Казалось бы, «стоя между главными частями мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтем в Китай, другим в Германию, мы должны были соединить в себе оба великих начала духовной природы: воображение и рассудок, и совмещать в нашей цивилизации историю всего земного шара. Но не такова роль, отведенная нам Провидением… (мы) одиноки в мире». П.Я. Чаадаев говорил самые горькие слова о малости российского вклада, об увлечении обманчивой внешностью, о культурной бедности российской цивилизации. Но вывод заключал не о пользе заимствований: «Нам незачем бежать за другими; нам следует откровенно оценить себя, понять, что мы такое, выйти из лжи и утвердиться в истине. Тогда мы пойдем вперед, и пойдем скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам».

А.С. Пушкин, не соглашаясь с основными оценками Чаадаева, все же счел необходимым написать критику российского общества: «Наша общественная жизнь — грустная вещь».