Вызов в Мемфис

Наконец на потолке большой фронтальной галереи загорелся свет, и мистер Льюис Шеклфорд открыл тяжелую входную дверь. Он вышел на галерею, обнял отца и воскликнул нам всем: «Добро пожаловать, Карверы!» А потом в дверях появилась и миссис Шеклфорд, спустилась по широкому крыльцу встречать нас. И тут же за ней последовали пожилая дама — ее мать — и трое или четверо черных слуг, все с фонариками. Казалось, будто в темноте заплясали светлячки. Потом мать — с ее живым ощущением прошлого — говорила, что мы были похожи на путешественников в неизведанном Теннесси сотню лет назад, которых встречали у одинокой хижины переселенцы. Еще не успели мужчины спуститься к машинам, как миссис Шеклфорд начала уговаривать остаться у них. И мистер Шеклфорд поддержал ее, заявив, что слуги уже приготовили постели. Уже слишком поздно, говорила миссис Шеклфорд, чтобы открывать пустой дом и ставить кровати. Рабочие могут переночевать и дождаться с разгрузкой фургонов до утра. Она даже пошлет слугу сказать, чтобы сегодня они никого не ждали. Милдред и Мака теперь поручили слугам. Отдали указания о том, чтобы позаботились о двух собаках, кошке и канарейке. Помню, когда мы выходили из машины, миссис Шеклфорд обняла каждого ребенка, а мистер Шеклфорд официально пожимал нам руки. У наших родителей не было ни братьев, ни сестер, так что в этот значимый момент мы как будто впервые обрели дядю и тетю. Еще полдюжины лет эти отношения будут казаться важной частью жизни. Мы узнаем их дом, их конюшни, их обширное поместье не хуже, чем свое. А теперь нас, полностью проснувшихся после такого тонизирующего приветствия, дядюшка Льюис и гостеприимная тетушка Мэри-Энн Шеклфорд препроводили по белому гравию дорожки в большой холл и оттуда — в столовую, на полуночную трапезу. А затем отправили наверх, в застеленные и ожидающие нас кровати.

Примерно шесть лет спустя Льюис Шеклфорд обманет и предаст отца. Для нас, детей, это случилось как будто в следующей жизни. Возможно, так показалось и моему отцу, и матери. В своем взгляде на жизнь и характер отца — уже после того, как сестры въехали обратно к нему, и после того, как мы с Холли снова поселились на 82-й улице, — я был склонен равнять по одной мерке все его устремления (и последующие успехи). Я вспомнил, как отец против воли своего родителя решительно настроился поступить в Университет Вандербильта. Его отец думал только о Принстоне или Шарлоттсвилле. Но юный Джордж Карвер в 1900 году видел в Вандербильте развивающийся университет в регионе, где он собирался прожить свою жизнь. Он, с его удивительным самолюбием и высокими устремлениями, желал связать свое имя с этим университетом. Так оно и случилось. Он поступил в Вандербильт и отличился там и как студент, и как спортсмен. Это наверняка стало первой важной победой в жизни — первым шагом к инаковости, непохожести на все, для чего он был рожден. Более того, впоследствии там же он продолжил свое обучение праву — снова против воли отца. И хотя мой дед хранил пуританское недоверие к политике и к тем, кто ею занимается, молодой Джордж Карвер, получив юридическое образование, в возрасте двадцати четырех лет снова вернулся в Нэшвилл, чтобы вступить в законодательное собрание штата. Благодаря этому впоследствии он перешел в самую выдающуюся юридическую фирму в городе. Тем временем он осмелился искать руки девушки, которая жила в одном из каменных особняков на Вест-Энд-авеню.

Пока благодаря Холли меня не очаровал новый дух примирения — с семьей и с отцом, — подобные устремления и достижения отца показывали мне его своеволие, эгоизм, даже какую-то беспощадность. Теперь же, под влиянием Холли, я видел в них свидетельство его воображения — о том, каким он может стать и какой жизни может добиться. Наконец он стал в моих глазах героической фигурой. Благодаря тому, что его характер был полностью противоположен моему, я мог восхищаться им без сдержанности — словно персонажем в книге. В возрасте, когда я отправился в Нью-Йорк, чтобы потеряться в коллекционировании старых затхлых книг и издании не самых выдающихся новых, отважный отец дерзнул заявить о себе в законодательном собрании — самый молодой человек, избиравшийся в этом учреждении, — осмелился добиваться брака с красавицей с Вест-Энд-авеню в Нэшвилле, предполагал стать юристом корпорации (он — сын трех поколений землемеров и старомодных юристов по земельным вопросам) и позволил себе настолько втянуться в бизнес-истеблишмент Нэшвилла — или стремился втянуться, — что стал практически правой рукой местного юного финансового короля — самого мистера Мерривезера Льюиса Шеклфорда.