Вызов

Саймон всё-таки не послушался Джейсона. Возвышаясь над всеми, он шокировано смотрел в нашу сторону. Кэтрин дёргала его за руку, пытаясь усадить на место. Джейсон что-то говорил Фиби, пока она смотрела прямо на меня. Я молила бога, чтобы она простила мужа за то, что он скрывал от неё правду. Бри прешептывалась с Лорой, а Райли, улыбаясь, не сводил с меня глаз. От его сальной улыбки по телу побежали мурашки.

Всё это время спина Дилана оставалась прямой и напряжённой. Он не двигался и не оборачивался. Он был каменной статуей. Прекрасной статуей.

Кэтрин наконец удалось усадить Саймона. Он плюхнулся на стул, но сидел вполоборота и то и дело хмуро поглядывал в нашу сторону. Я видела, как к нему обратился Джейсон. По его губам удалось прочитать пару слов: "Майкл", "авария", "два года".

Едва не роняя стул, Дилан неожиданно вскочил на ноги. Он что-то резко спросил у Джейсона, и тот после небольшой паузы утвердительно кивнул. Дилан в сердцах бросил на стол белоснежную салфетку, которую до этого сжимал в руках. Развернувшись, он стремительно зашагал к выходу, не замечая, что своими резкими движениями тревожит по пути сидящих гостей.

На выходе из зала, когда перед ним открыли дверь, Дилан зажмурился и сильно сжал пальцами переносицу. Жест человека, который пытается отогнать от себя ненужные мысли. Или картинки.

— Лив, — позвал меня Стивен. — Ты плачешь?

Я обернулась и только сейчас почувствовала, что мои щёки влажные. Как долго я плакала? На каком моменте слезы выплеснулись наружу. Я их совершенно не чувствовала, отвлечённая разыгравшейся передо мной драмой.

— Что случилось, милая?

Стивен смотрел на меня с тревогой и участием.

Всегда тревога и участие. Беспокойство. Непонимание. Осуждение. Дилан никогда не смотрел на меня так…

Эмоции перехлестнули через край. Сердце колотилось в груди сильными, сжимающими ударами, выбивая из лёгких воздух. Я начала задыхаться и, пробормотав извинения, бросилась прочь из зала.

Оказавшись в огромном пустом холле, в котором ещё час назад весело попивала шампанское, я шагнула к одному из французских окон, что располагались по всей длине холла, и, не раздумывая, рванула его на себя. Оно легко поддалось, и я решительно шагнула на засыпанный снегом небольшой балкон.

Лёгкие туфельки промокли насквозь, подол платья отяжелел, впитав в себя снег. Голова освободилась от мыслей, остался только пронизывающий до костей холод. Я замёрзла, но уходить не торопилась. Ветер высушил слёзы, а студёный воздух выровнял дыхание. Вернее, то, что поначалу было истеричными всхлипами, потихоньку перешло в рваные вздохи; так дышится, когда на улице очень сильный мороз и ты боишься, что, недостаточно медленно вдыхая, можешь простудить горло. Я успокаивалась и так же, как Дилан, сильно зажмурилась, пытаясь выжечь из головы эту картину: богато украшенный зал, из которого зеленоглазый мужчина с любовью смотрит на меня.

Рядом с ним сидела его невеста. Он не должен был [i]так[/i] на меня смотреть.

Мы провели незабываемую ночь, полную всепоглощающей страсти, которую ни он, ни я в друг друге и не подозревали. Как можно настолько раствориться в другом человеке, перетечь в него, слившись каждой клеточкой тела, сердца, души… Дыша в унисон, боясь моргнуть, чтобы не пропустить ни малейшего вздоха, взгляда, эмоции — как это могло вмещаться в нас? Я это помню. И Дилан должен помнить. И, если тогда, в больнице, мне показалось, что он забыл, что прогнал эти воспоминания, заменил их на более спокойные, не такие испепеляющие, неужели я могла его за это осудить? Ведь это был самый лучший, самый безболезненный выход — забыть. И теперь я с ужасом видела, что и для Дилана ничего не прошло бесследно. Именно что с ужасом: знали ли мы, знала ли я, на что шла?

Я отдавалась этому мужчине вовсе не во временное пользование, и до последнего он был мне верен. И вот именно сейчас я поняла, что это, чёрт возьми, очень плохо. Одно дело, когда больно тебе, а другое — когда больно тому, кого ты любишь. Так любишь, что, видя его страдания, очень хочется никогда не появляться на свет.

— Любовь моя, что же я с тобой сделала?

Я закрыла лицо руками. На этот раз справиться с рыданиями не получилось. Мне нельзя было снова появляться в его жизни. Это была непростительная ошибка. Я приношу боль тем, кого люблю. Только боль и ничего больше. Господи, как же тяжело!..

Дилан пытался быть счастливым, пытался наладить свою жизнь. Не знаю, удалось ли это ему до конца, — ведь те слова, что он сказал мне почти три года назад, шли от самого сердца. И я верила им. И он верил в то, что говорил. Я не вправе винить его за то, что теперь он хочет о них забыть. Ведь это же невозможно — безответно любить кого-либо так долго и не мучиться этим. Я знаю это по себе. И то, что я сейчас увидела, ни капли не облегчило мои страдания.