Выстрел в Опере

— Собственно, — сказала историчка, — это одно и то же. В России почти все феминистки были революционерками, они делали обе революции одновременно. Та же Коллонтай участвовала в организации Октябрьской, агитировала солдат и женщин-работниц. Призывала их к перевороту и свободной любви. Считала, что чувства двух «любящих сердец» изолируют пару от коллектива.

— В общем, к групповухе их призывала. — Даша стояла у зеркала. — Типичная ведьма. Шабаш — это ж тоже групповуха.

Повернувшись боком, Чуб втянула выпирающий из шортов живот и постаралась поверить, что его нет вообще. Выпятила грудь. Зазывно обнажила плечо и изобразила на лице революционный настрой.

— Коллонтай стала первой в мире женщиной-послом, — строго сказала Маша. — До этого была наркомом пропаганды Украины. Заведующей отделом по борьбе с проституцией… Боже, что ты делаешь?

Придерживая неблагонадежный живот левой рукой, правой Землепотрясная штукатурила щеки румянами из фарфорового флакона Кылыны.

— Феминистки боролись с проституцией, узаконенной царским режимом! Они распустили бордели! — припугнула краснощекую Маша.

— Ага… — весело цокнула языком Даша Чуб. — Знаешь народную примету? Если баба борется за женские права, значит, у нее нет мужика! Зуб даю, Клара Цеткин придумала 8 Марта не потому, что знала про Брыксы, а потому, что просто не знала, как заставить парней обращать на нее внимание — хоть один раз в году. Может, и правы были те амазонки, которые решили, что жить со своим любименьким мальчиком важнее, чем голосовать… А как думаешь, я не слишком уж толстая? Я ему понравлюсь? Ты кучу книг перерыла. Там написано, на каких он дам западал? — Чуб сорвала со стола узорную скатерть и прикинула ее на себя.

— На скромно одетых, — экстренно соврала Ковалева.

Глава восемнадцатая, в которой Даша превращается в Инфернальную Изиду

…сидят, курят, пьют, судорожно притворяются веселыми, танцуют, выделывая гнусные телодвижения, имитирующие акт половой любви. Иногда внимательно и долго, иногда с грубой поспешностью выбирают любую женщину и знают наперед, что никогда не встретят отказа. Нетерпеливо платят вперед деньги и на публичной кровати, еще не остывшей от тела предшественника, совершают бесцельно самое великое и прекрасное из мировых таинств — таинство зарождения новой жизни.

Александр Куприн. «Яма»

Сосредоточенная, с выпрямленной спиной, Даша вошла в нутро кабаре.

Чувствовала она себя так, словно выходит на театральную сцену, и ощущение это было привычным и очень приятным.

Даша любила сцену.

В музыкальном училище, готовясь к экзаменам по мастерству, она всегда с нетерпением ждала своих сценических выходов и знала: ее педагоги тоже ждут их (похихикивая промеж собой: «Что еще наша Чуб отчебучит?»). В то время как другие пели положенные экзаменационные песни, Даша разыгрывала целые номера, шила костюмы — и неизменно получила высший бал с плюсом — плюс предсказание: «Наша Даша уж точно станет „звездой“!»

Даша любила сцену ночного клуба.

И еженощные выступления никогда — ни на долю доли секунды! — не казались ей постылой рутиной.

Даша любила каждую ночь, каждую строку своих песен (хоть все они были не ее, а чужими, позаимствованными у бывших и нынешних «звезд»). Даша любила каждый свой номер, поставленный вместе с хореографом Сани, каждую репетицию — едва ли не каждое утро она добавляла в их партитуру что-нибудь землепотрясное, придумывала новые прикольные и смешные ходы, доводила до совершенства старые…

Даша равно любила себя в искусстве и искусство в себе!

Любила серое нутро закулисья и волнение, щекотавшее ей грудь перед выходом, — такое похожее на предчувствие новой и страстной любви!

Любила момент перехода из мира репетиций и «задников» в иной, сверкающий, гремящий музыкой мир — Даша прыгала в него, как в постель, с ощущением головокружительно-безумного счастья!

Она любила силу и власть своего громкого голоса, свое послушное тело, любила до смерти каждого зрителя, глядевшего на нее в этот миг….

И то, как сильно она любила все это, Даша поняла лишь сейчас, потеряв свой клуб, свою сцену, своего зрителя, своего друга и хореографа. Только сейчас, переступив порог кабаре и вдохнув дорогое, дрожащее предощущение праздника.

Шоу начинается!

И губастенький, уже почти любимый, почти спасенный ею Митя Богров был где-то здесь.

Чуб втянула носом волнительный воздух.

С жадным любопытством взглянула на прикрытую бархатом сцену. Оценила настроение публики, сидящей за столиками.