Выстрел в лесу

Он поглубже вытоптал пяткой гнездо. Получилась довольно глубокая ямка. Алпукас поставил в нее коробок и аккуратно прикрыл мохом, чтобы гнездо не нашли вороны или сороки — самые страшные враги диких пчел.

— Ну, сладок ли мед? — поинтересовался дедушка, когда они вернулись. — Может, и нам принесли?

— Да там и было-то всего ничего, — сказал Алпукас. — Еще не успели наносить. Мы сами только попробовали, и всё.

— А Ромасу досталось?

— Досталось, — ответил тот, облизываясь и не подозревая, какая надвигается опасность.

Когда мальчик стаскивал с головы и заправлял рубашку, в складках ее нечаянно запуталась пчела. Никто не заметил, как она перебралась со спины на плечо и повисла на краю воротника. При каждом движении Ромаса воротник то приближался к шее, то отходил. Пчела выжидала. Мальчик взмахнул рукой, воротник приподнялся и коснулся лица. Тут пчела вцепилась всеми лапками в щеку и вонзила жало. Ромас вскрикнул.

— Пчела-а-а! — заорал Алпукас.

— Никак, ужалила! Ужалила? Кого? — всполошился дед.

Подбежал лесник и выдавил из щеки Ромаса тонкое черное жало.

— Приложи что-нибудь холодное, железное! Приложи скорее! — командовал с воза дед.

Отец вынул из кармана нож, несколько раз воткнул лезвие в землю, чтоб захолодело, и приложил к щеке Ромаса.

— Сильно болит? — спросил старик, когда телега выбралась с луговины на дорогу и все залезли на сено.

— Не очень, — сквозь зубы процедил Ромас.

Щека болела.

Старик похлопал Ромаса по плечу:

— Вот это я понимаю! Если и болит, терпи. Ты же мужчина!

Ромас улыбнулся. Он уже почти не чувствовал боли и даже гордился — пчела ужалила, а он не жалуется.

Алпукас почти завидовал, что беда приключилась не с ним, а с Ромасом…

На лес, на поля и луга медленно наползали сумерки. Было по-прежнему тепло, только чуть посвежело после дневной духоты. Все вокруг посерело, словно затянулось дымкой. В полутьме там и сям замерцали огоньки — один, другой. Но их было мало, как звезд в этот ранний вечер. В деревне летом редко где зажигают огонь. Люди рано ложатся и рано встают.

Ехали молча… Хорошо было ехать так. Кругом тишина… Лишь в придорожной траве что есть мочи трещали неугомонные кузнечики, пофыркивала лошадь да изредка чиркало колесо по задку телеги: шши-и-рк, шши-и-рк… Видно, чека отошла.

Вдруг Алпукас вскрикнул:

— Смотрите, смотрите, душа пруссака!

Все, как по команде, повернули головы в одну сторону, и только Ромас озирался, не зная, куда смотреть. В полукилометре от дороги, возле обрыва, виднелся старый, заброшенный завод, где когда-то выжигали известь, а потом якобы стали являться призраки. Рассказывали, что вскоре после первой мировой войны откуда-то взялся в деревне немец. День-деньской он таскался по полям, что-то копал, вынюхивал… Приглянулся ему каменистый бросовый участок. Купил его пруссак, поставил там завод — печь, склады, — понанимал рабочих и давай известь выжигать. Поначалу дело шло на лад, а потом пласты известняка неожиданно кончились, пруссак обанкротился и повесился в своем подвале. Там его и нашли в одно прекрасное утро.

Со временем люди и думать забыли о пруссаке. Но вот уже после второй мировой войны ребятишки, шнырявшие по заводу, заметили, что дверь в подвал привязана изнутри. Просунули нож, перерезали веревку, вошли и… с воплем бросились наутек. Под низким потолком опять висел человек. На этот раз повесился пьяница Меде́шюс, который пропил все добро, а когда гулять уже было не на что, наложил на себя руки. Там его и зарыли. Вскоре люди начали поговаривать, что на заводе нечисто. Одни видели, как по крыше катится белый ком (это мечется пруссачья душа), другим являлся призрачный столб (это бродила неопохмелившаяся душа Медешюса).

— Где, где душа, почему я не вижу? — допытывался Ромас.

— Да вон, где усадьба чернеет, в сторону от нее, — показывал Алпукас.

Но, как ни всматривался Ромас, как ни таращил глаза, ничего не увидел.

— Уже сгинула, черти уволокли, — объяснил Алпукас.

— Э, бабушкины сказки, никаких привидений не бывает! — отмахнулся Ромас.

— Как это не бывает! — вспылил Алпукас. — Собственными глазами видел. Вылетело комом белое такое, а потом вытянулось, туда-сюда покачалось и сникло, будто вилами пропороли.

— Люди сами повыдумывали всяких призраков, — доказывал Ромас. — Уж если кто-нибудь умер, так умер, больше его не увидишь, как ни старайся.

— Кого-нибудь, может, и не увидишь, а наши мертвецы не простые, наши — висельники. Это совсем другое дело. Они будут являться, пока веревка не сгниет, не рассыплется прахом, вот.

— А кто там живет, возле завода? — поинтересовался Ромас.

Он узнал усадьбу, которую утром показала ему издали девочка, приходившая за солью.

— Кто? Да Керейшис же. Мы его встретили в лесу, с собакой.

Ромас больше ни о чем не расспрашивал. Значит, Керейшис — отец Циле. Интересно, приходила ли она? Если приходила, то конечно, не нашла его. Когда теперь она опять придет?..

Ночь на сеновале