Выстрел в лесу

Тут отец спохватился, что сказал слишком много, и кинул взгляд на детей:

— Вы у меня смотрите никому ни слова!

— Мы и так ни слова, чего нам болтать.

— Дом, детки, домом остается, — добавил дедушка. — Здесь обо всем можно говорить, а на люди выносить незачем.

— Что-то тут нечисто, — рассуждал отец. — Отпустить-то отпустили, но тем дело не кончится, я этого так не оставлю. Или я их, или они меня. Если до завтра не получим никаких известий, оседлаю Гнедка и махну в район. Мне и в лесничество надо, заодно справлюсь. Их там не подтолкни — они опять заснут. Браконьерам только того и нужно, чтоб никто их не тревожил.

— А что ж, возьми да съезди, — поддержал старик. — Я за тебя обойду участок.

— Ладно… — согласился лесник.

Когда он вышел, дети вцепились в старика:

— Дедусь, значит, не Брузгюс убил оленя?

— Может статься, и не он.

— А кто же тогда?

Происшествие с новой силой всплывало в памяти. Уверенность в том, что виновник найден, уступила место новым сомнениям, размышлениям, всевозможным догадкам: кто мог это сделать, почему вернулся Брузгюс, неужто желтые сапоги Зуйки так-таки ничего и не значат?..

Были заброшены развлечения, игры, Циле. Даже фарфоровый чертик, с таким трудом добытый Алпукасом, потерял значение. Не кто иной, как они спугнули браконьера. Пускай больше никто в глаза не упрекает, но все думают: если бы не мальчишки, браконьер давным-давно сидел бы за решеткой. И Ромас с Алпукасом снова приняли твердое решение: помочь изловить преступника. Но что предпринять для этого?

Под вечер, сидя на приступке клети, они уже в который раз перебирали последние события. Алпукас злился:

— Зуйка в тех самых желтых сапогах разгуливает, у Брузгюса нашли шкуру убитой косули — и вот те на: невиновны! Посадить бы в тюрьму, небось сразу бы признались как миленькие. Но только в тюрьму за оленя не сажают. Наверное, оштрафуют, и все.

— Тюрьма что, — перебил Ромас. — Если бы и сажали. Сидишь себе и в ус не дуешь. В старину преступники легче сознавались. Не признается — сразу за руки подвесят, разложат костер и поджаривают пятки.

Алпукаса передернуло. Он вспомнил, как однажды ходил с отцом в кузницу и нечаянно наступил на горячий лемех. Ой, и болела же тогда нога!

— А то еще, — продолжал Ромас, — если не хочет признаваться, заливают кипящий свинец в глотку.

— Какой свинец?

— Обыкновенный.

Алпукас ужаснулся:

— Ведь человек умереть может!

— И умирали, а что ты думаешь!

— Так как же мертвый признается?

Ромас призадумался.

— Наверное, когда умирал, так не признавался. Где уж там признаваться, если неживой.

— Я бы не дался.

— Не дался, ого! Думаешь, вежливо просят — иди, попытаем тебя? Сцапают, притащат, и кончено, не вырвешься. Я одну такую книгу читал… как она называется… — Ромас наморщил лоб, лицо мальчика стало серьезным. — Вот вертится в голове. Отец для себя купил, но я тоже прочитал, потихоньку — мне сначала не хотели давать. Говорят, мал еще. Тоже выдумали! Но как же она называется?.. Эш… шпи… Стой… Уже вспомнил… Шпигель, кажется. Ага, Шпигель[4]. Вот там пытают, даже волосы встают дыбом, когда читаешь. Потом всю ночь снится.

— А что там делают?

— Лучше не спрашивай. Этого Шпигеля ни за что мучают, и его мать тоже. Понимаешь, королевским чиновникам наябедничали на отца, что он еретик, так того живьем сожгли. А потом хотели узнать, где он деньги спрятал, — стали пытать мать и сына. Ох, страшно! Такие сапоги есть, железные или деревянные, не помню, ногу засовывают, потом сапог закручивают, так что кости трещат…

Алпукас слушал разинув рот. Ромас рассказывал дальше.

— Уж как их ни пытали — и жгли, и пальцы ломали, — они все равно не признались. Очень упорные были и люто ненавидели этих королевских чиновников.

— И я бы не признался! — крикнул возмущенный Алпукас.

Ромас усомнился:

— Навряд ли, если б тебя принялись живьем поджаривать.

— Все равно бы не признался!

— Хорошо тебе говорить, пока не пытают. С одной тетенькой знаешь что сделали? Бросили в воду. Эти чиновники решили: если выплывет, значит, виновата, и тогда ее надо сжечь как ведьму, а если утонет — невиновна, и ее оправдают. Женщина не умела плавать и, понятно, утонула.

Тут уж Алпукас окончательно запутался. Если утонет — невиновна… Что проку от такой невиновности? Женщина-то все равно утонула… Его ум был еще не в состоянии постичь изощренную схоластику средневековых мракобесов. Ромас тоже не много мог объяснить и поэтому предложил:

— Хочешь, пришлю тебе книгу, у нас уже все прочитали. Мама даже плакала…

— Хочу, — признался Алпукас. — А что я тебе дам за нее?

Когда окончательно условились (за книгу была обещана свистулька), Алпукас высказал сомнение, стоит ли пытать Зуйку с Брузгюсом. Он представил себе, как Зуйку и Брузгюса живьем поджаривают на костре, льют им в горло свинец, и пожалел их.

— Как же добром заставить их признаться? Виноваты и не признаются.

— А может, они не виноваты?

Ромас задумался.