Выстрел собянской княжны

Она рукой поправила пряди волос, упавшие при быстрой ходьбе на ее прекрасное лицо. Доброе сердце юноши сжалось от сочувствия и жалости.

— Вам многое пришлось перенести… — тихо сказал он.

— Пустое! — решительно отрезала княжна. — Страдания мои — ничто! Никогда не следует увлекаться страданиями, запомните это! Этому меня научил мой отец! Он был… Он был великий мужчина! Богатырь! Воин! Джигитовал так, что молодежь завидовала! Он очень меня любил, носил на руках и всегда делал подарки! А мама… Моя мама была первая красавица во всем княжестве! Представляете, его родители долго противились неравному браку, но согласились, когда увидели, до чего она хороша! Они говорили по-французски… У нас в доме была изрядная библиотека… Вы представляете себе это — библиотека в Шемахе?!

Речь Александры сделалась прерывистой, нервной, она с каждым словом говорила все громче и громче и, казалось, не могла остановиться. Слегка напуганный такой экспрессией, Константин Афанасьевич попытался увести беседу в сторону от предмета, столь волнующего спутницу, и сказал:

— Что матушка ваша была красавица, это очевидно каждому столбу, а мне в особенности!

— Ха-ха-ха! — неожиданно заливисто, по-девчоночьи рассмеялась Александра, оборотив к молодому Кричевскому прекрасное смугловатое лицо, открывая под полными чувственными губами белоснежные ровные зубы. — Вы хоть сами поняли, что сказали?! Какой вы смешной, право!..

Переходы ее от трагического настроения к комическому и веселому были скоры и непредсказуемы, очевидно, вследствие перенесенных несчастий.

— Вас, должно быть, напугал выстрел вашего… друга? — спросил Константин, радуясь тому, что спутница его пришла в хорошее расположение духа, был готов еще хоть сто раз предстать перед ней в смешном свете. Даже упоминание об инженере Лейхфельде не испортило его радость…

— Нет, нимало, — отвечала она, надвигая края салопа на лицо и пряча под ним волосы. — Я привыкла к подобным неожиданностям, и звучанье выстрелов меня не пугает. Опасность надо встречать гордо! Так учил меня мой отец…

— Надо же… — сказал Костя. — Никогда бы не подумал…

— А вы привыкли видеть в женщине безмозглое и безвольное создание?! Она для вас лишь средство, подобное домашнему скоту?!

— Нет-нет, что вы! Я хотел сказать: никак не мог подумать сегодня поутру, что встречу вас! Впервые иду под руку с княжной…

— Это так важно для вас? Вы верите в сословные предрассудки?! Так ли важно, кем человек родился? Важно, кем он себя ощущает! Душа важна! Нельзя приобрести высокую душу по праву рождения. Мы все равны перед нашими богами — и крестьянин, и император!

— Да вы революционерка! — вскричал, дурачась, Константин. — Заговорщица! Я вас арестовать немедля должен!

— Боже мой! — притворно испугалась она. — Я совсем забыла, что иду под руку с полицейским! Как вы коварно меня увлекли разговорами… Просто зубы заговорили! Да с вами надо держать ухо востро!

— Я буду счастлив арестовать вас… на всю жизнь, — тихо сказал Костя, но Сашенька сделала вид, что не расслышала последней фразы.

Так, шутя и балагуря, они незаметно дошли до квадратного здания новой Обуховской больницы.

IV

Приемное отделение располагалось в правом флигеле, и знакомая пролетка как раз отъехала от низких ступеней. Молодые люди посерьезнели, и Саша осторожно, но настойчиво высвободила свою руку.

Лейхфельд все еще сидел в темном приемном покое, откинувшись к стене всем телом, в сползающей на пол шубе. Красивое неглупое лицо его было измучено, но уже не столь тревожно. Он, очевидно, верил в медицину и полагал, что раз он уже в больнице, то дальше все само собой пойдет хорошо. В немалой степени этой уверенности способствовали жизнеутверждающие разговоры доктора Германа. Толстяк и жизнелюбец, доктор Герман исходил из той здравой мысли, что надежда всегда есть лучший союзник врача, и надежда умирает даже уже после того, как преставится сам больной.

Пришедшие молчаливые санитары помогли раненому раздеться и на каталке отвезли в перевязочное отделение, где его принял к осмотру дежурный врач Гейкинг. Это был маленький, желтолицый, желчный человечек, полная противоположность гаргантюастому Герману, и к тому же страшный пессимист. О нем ходил известный анекдот, что, будучи еще частным практикующим врачом, он в ответ на вопрос больного, позволено ли ему будет в будущем есть севрюгу, махнул рукой и воскликнул:

— Какое будущее, господь с вами! — после чего страждущий любитель белорыбицы едва не отдал богу душу прямо на руках у опешившего доктора.

Разумеется, с такими настроениями Гейкинг быстро остался без практики и, обидевшись на весь белый свет, поступил на освободившееся место ординатора Обуховской больницы.

Едва лишь увидав огнестрельную рану, Гейкель пришел в неописуемое возбуждение, бросил пинцет и зонд, замахал руками и закричал:

— Нет, нет! Только в полицию! Зачем вы его сюда привезли?! Здесь уголовно наказуемое деяние налицо! Убийство!

— Побойтесь бога, доктор, я еще жив… — попытался пошутить побледневший Лейхфельд. — Это просто несчастный случай… саморанение при чистке револьвера…