Выстрел собянской княжны

Константин, повинуясь безропотно, стащил тяжелую доху с крючка. Княжна Омар-бек протянула руку к короткому, по последней моде сшитому меховому салопчику. Костя засуетился, у нее из-под носа схватил в охапку салоп, оборвав петельку, попытался подать — проклятая доха не давала возможности действовать обеими руками. Шепча глупые извинения, он попытался избавиться от дохи, повесить ее обратно на вешалку, только у него, как назло, ничего не выходило. Секунды текли неумолимо. Александра серьезно, не говоря ни слова, не мигая, смотрела на его замешательство. Глядя ей в глаза, Константин почувствовал вдруг глубокое спокойствие и такой прилив уверенности, что, казалось, не только несчастная доха — нет дела в мире, которое было бы ему не по плечу. Он вздохнул, выпрямился, бросил одежду Лейхфельда на пол и улыбнулся. Освободившись, галантным жестом подал за плечики салоп — и когда она, чуть присев, нырнула в него руками, помог ей надеть его. По-хозяйски, поражаясь своей решимости, приподнял ладонью густые тяжелые волосы, ощутив тепло нежной шеи и затылка под ними, расправил длинные пряди поверх меха, не выпуская из пальцев борта салопа, свел их у нее на груди, наклонился, осторожно вдыхая ее запах — и замер, едва коснувшись щекою ее щеки и розового уха с сережкою.

Александра не двигалась и, казалось, не дышала. Константин тоже замер, опасаясь шевельнуть даже кончиком пальца. Так они стояли на рубеже, будто два войска на границе, ощущая даже самый малый трепет друг друга. Слышно было, как сверху, поддерживаемый с боков дворником Феоктистовым и доктором Германом, шаркая сапогами по ступенькам, спускается раненый Лейхфельд. Доктор приговаривал:

— Ша-жок… еще ша-жок… молодцом!..

Княжна подалась вперед и легко высвободилась. Не вырвалась, не оттолкнула, не отстранилась, а будто попросила подождать немного. Ушла, как золотой песок из прорехи в кисе старателя.

— Возьмите его одежду, — тихо сказала она и выскользнула за дверь.

В Санкт-Петербурге улицы расчищали от снега, что позволяло извозчикам не менять зимой колес на сани. Столичная извозчичья пролетка на стоячих рессорах, с неудобной низенькой спинкой, не позволяющей к ней прислониться, с узеньким сиденьем, на котором сидеть вдвоем можно было только обнявшись, стояла у парадного. Кучер в армяке разбирал вожжи и поправлял на спине белый жестяной билет с номером, висевшим на ремешке.

— Однако! — воскликнул доктор Герман. — Как же мы поедем?! Ты что, дурья твоя голова, — обратился он к дворнику, — не мог карету найти или хоть «калибер»[3]?! Княжна, вы его удержите?! Эх, не удержите… придется мне. Я сейчас влезу, а вы подсаживайте ко мне господина инженера под руки! Давайте, все дружно! Да за бок его не хватай, дубина! Там же рана! Сказано же: под руки!..

Рессоры скрипнули, пролетка качнулась, просела под тяжестью тел, извозчик оглянулся, недовольный.

— Пошел!! — торопливо крикнул счастливый Кричевский. — Мы с княжной пешком дойдем, не беспокойтесь! Тут близко!

Александра капризно дернула плечиком и пошла независимо вслед пролетке. Вот уж впрямь Шемаханская царица! Константин замешкался, отпуская дворника и талдыча в сотый раз, что ничего ему за случившееся не будет, а когда пустился ее нагонять, она уже миновала будку с подчаском и свернула на Обуховскую улицу.

Она не оглядывалась. Свежий ветер с близкой Невы налетал порывами, шевелил ее черные непокрытые волосы, на которые осуждающе косились встречные женщины. Константин догнал ее и некоторое время шел сзади, опасаясь начать разговор. Она сама его позвала.

— Встаньте рядом, а то выглядите, будто конвой! Сюда, сюда идите… И дайте мне вашу руку… Вот так. Человек с полицейским за спиной непременно наводит обывателя на неправильные мысли. И хотя мне это совершенно все равно, на вашей репутации может отразиться.

И она пошла, опираясь на его руку. Костя ощутил себя на «вершине блаженства», как любили выражаться его поэтические кумиры. Обуховская улица, знакомая с детства, грязная и кривая, показалась ему вдруг прекраснейшим местом на земле.

— Вы мусульманка, наверное, а как свободно себя держите! — восхищенно сказал он своей серьезной спутнице. — Свободнее наших женщин. У вас разрешается женщине ходить под руку с мужчиной?

— Не забывайте, что я княжна, — строго сказала Александра. — Мой отец воспитал меня в европейском просвещенном духе. Хотел послать на учебу в Сорбонну…

Голос ее прервался, и легкая рука, которую Константин Кричевский бережно нес на согнутом локте, напряглась и потяжелела. Молодой человек, чувствуя, что пауза эта неспроста, воздержался от вопроса, опасаясь навести спутницу на мрачные воспоминания. Она сама через несколько шагов заговорила, оказав тем самым ему немалое доверие.

— Его убили чечены… Во время беспорядков в Шемахе пять лет назад. Он поддерживал русских, это многим не нравилось, имамам особенно. Может, помните из газет Шемахское дело? Ах, нет, вы были тогда слишком малы! Я-то помню…