Выстрел купидона

У забора, облокотившись на низкий штакетник, стоял молодой мужчина в ватнике поверх гимнастерки, на гимнастерке видны две полоски за ранения. А на дороге — удивительно, неужели он мог этого не услышать, — «студебеккер».

Он с трудом заставил себя заговорить.

— Не надо, — сказал он. — Я сам…

— А чего трудишься?

— Колодец, — сказал он. — Видите, колодец совсем старый. Воды нет. Я здесь огород сделаю.

— Огород?

Место для огорода неподходящее, с первого взгляда видно.

— Я выкорчую, — сказал он, — выкорчую, понимаете?

— Дело твое, а то бы я за червонец тебе это все быстро организовал, — сказал демобилизованный. — Не хочешь?

— Спасибо, не надо, спасибо.

— Ну как знаешь. А ты мне тогда скажи, как мне на Пушкино выехать?

— На Пушкино?

Он положил на землю лом и пошел к забору, стараясь закрыть собой колодец, хотя в колодец заглянуть от забора было нельзя — все-таки метров пятнадцать.

— Через, километр, — сказал он и откашлялся, — будет поворот направо…

Шофер слушал его, кивал, а сам смотрел почему-то ему через плечо, на колодец. «Что я там забыл? Что он там видит?»

— Смотри, — сказал шофер, — твоя баба шляпу и шкатулку забыла. Дождем промочит.

— Это старые, ненужные, я выброшу, — сказал он быстро, не оборачиваясь.

— Может, мне тогда дашь, а?

— Нет, — сказал он быстро. — Нельзя.

— Я заплачу. — Нет!

— Даты не психуй, — сказал шофер. — Не хочешь — не надо. Подавись своим добром.

И пошел к «студебеккеру», забрался в кабину, дал газ: «студебеккер», покачиваясь, как корабль, поплыл с ревом по проселочной дороге. Как же он мог не услышать, что подъехала машина?..

Он побежал к колодцу и первым делом кинул туда шляпу и шкатулку с бумагами. Тут же испугался, не остался ли в шкатулке паспорт жены. Поэтому, прежде чем продолжить разрушение колодца, он сбегал домой, убедился, что паспорт там, спрятан, только потом вернулся к колодцу, разрушил его, скинул бревна вниз и начал рыть яму неподалеку, чтобы засыпать колодец. Сровнять с землей.

2

В дверь позвонили.

Зоя Платоновна в этот момент сидела на полу, разложив перед собой фотоальбомы — и с черно-белыми, еще фэдовскими фотографиями, и с цветными, кодаковскими, новыми. Все же черно-белые были милей сердцу и неким парадоксальным образом многозначнее и ярче воскрешали время. Рядом на полу лежали журналы — кое-где в них поблескивали те же фотографии, что и в альбомах, некогда совершившие нехитрое путешествие в издательскую типографию.

Было девять вечера, середина сентября, дома никого — дочь с зятем в Турции. Зоя Платоновна крикнула:

— Сейчас.

Хотя знала, что за дверью не услышат.

Коротко вздохнув, все же захлопнула альбомы и, быстро метнув их в ящик шкафа, пошла открывать.

За дверью оказалась маленького роста смуглая бабушка в черном с красными цветами платке, с большой голубой сумкой «Reebok» через плечо и с чемоданом в руке.

— Долго не открываешь, — сказала бабушка сердито. — Что ж, я всю ночь на лестнице стоять буду?

— Вам кого? — спросила Зоя Платоновна, приглядываясь к гостье в тусклом свете лестничной площадки.

— Погодите, — сказала бабка. — Проверим. Ты только меня на лестнице не держи, в дом пригласи, окажи уважение пожилому человеку. Я тебя не съем, не обворую, у меня паспорт есть…

Зое Платоновне ничего не оставалось, как послушно отступить в коридор.

Бабушка не спеша развязала платок, сбросила его на плечи и сказала:

— Жарко у тебя, топют, что ли?

— Затопили. — Зоя Платоновна вдруг почувствовала себя виноватой за то, что затопили раньше времени.

— А фортку чего не открываешь? — спросила бабушка. — У тебя микробы размножаются.

Пока Зоя послушно открывала форточку, бабка поставила па стул сумку, прислонила к стулу чемодан, прошла в комнату, уселась за стол, вытащила из складок плаща бумажник из кожи под крокодила, а из него — листок. Долго искала очки, а Зоя Платоновна стояла над ней и думала, что, если надо будет поить бабушку чаем, а все идет к этому, то печенья почти не осталось, и надо открывать последнюю банку малинового варенья. Сейчас бабушка зачитает листок, И из него обнаружится, что она — отдаленная, но некогда любимая родственница бывшего мужа Зои Платоновны. И решила навеки здесь поселиться.

— Точно, — изрекла наконец бабушка. — Я своей памяти уже не доверяю, все записываю, хотя в этой квартире бывала.

— А я вас не помню, — посмела начать сопротивление Зоя Платоновна.

— Куда тебе, — согласилась бабушка. — Это улица Песочная?

— А что?

— Ты отвечай, отвечай, не задумывайся.

— Песочная.

— Дом сорок два, квартира двадцать?

— Правильно. — Надежда на то, что бабушка ошиблась квартирой, испарилась.

— Тогда ты мне скажи, — бабушка вперила взгляд уменьшенных сильными линзами выцветших глаз в лицо Зое, — ты мне скажи, что Вера?

— Кто?

— Моя младшая сестра Вера. Тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения.

— Никогда не слышала! — Зоя Платоновна испытывала облегчение, потому что бабушка наверняка не была родственницей и по крайней мере не претендовала на угол.

— Вот именно, — сказала бабушка. — Так мне все говорят.

— Может, вам чаю сделать?