Высший разум

— В школу, куда ещё! — Вадим отвечал быстро и прерывисто. Он катастрофически опаздывал.

Вадим был зол на себя и на деда: за внезапный страх, за то, что говорить им, собственно, не о чем, и вряд ли он, пацан, виноват в этом… Но почему? Почему он чувствует себя виноватым, а дед — нет?

— Ты бы забежал после школы? — беззлобно бурчал в трубку дед. — Мы бы с тобой поговорили, Вадик?

— Забегу, — пообещал Вадим. — Вечером. Позже. Таблетки иди пей!

Он нажал отбой, мысленно пообещал себе прибить деда за «Вадика» и вдарил через двор на крейсерской скорости.

Но всё равно опоздал.

Глава 12

Первым был английский.

Вадим влетел через минуту после звонка. Англичанка уже посадила класс и теперь наводила глянец на сонные лица пацанов и девчонок, едва отмякших за своими партами после унизительной «приветственной» позы, когда ты стоишь как дурак по стойке смирно, ругаешься про себя и ждёшь, пока не раздастся желанное: «Хеллоу чилдрен», а их величество Инна Борисовна листают журнальчик, карябают число на доске, чешут нос…

Ну ведь не первый же класс, ведь можно уже прекратить играть в крутую училку и глупых деток? Ведь ведут же себя некоторые учителя вполне нормально, не придираясь сверх меры и не устраивая спектакли?

Ты и так торчишь по шесть часов в бетонной коробке, отделённой от прочего мира КПП из охраны и турникетов, играя школьника в дешёвом театре на двадцать семь зрителей, каждый из которых и сам не знал, что поступит в закрытую труппу погорелого театра…

И ведь не спрячешься. Минус английского (если кто забыл) в том, что класс бьётся на две группы, а воспитывать («это такая мука — воспитывать») тринадцать рыл значительно проще, чем двадцать семь.

Сегодня ещё и Инна Борисовна была явно не в духе. Она сама не так давно покинула альма-матер и профессию свою вряд ли выбирала из любви к детям, скорее, ей двигала невозможность приткнуться в местечко получше. Попробуй найти в небольшом городе хорошую профессию, да?

А теперь вдруг стало надо любить детей.

Ну и как их любить, когда им уже по пятнадцать, а иным и по шестнадцать, и они ничуть не изменились за последние двадцать лет, разве что интернет только испортил их?

Да и вообще… Когда тебе двадцать два или двадцать три — нехорошо любить пятнадцатилетних, грех это. Потому, наверное, англичанка честно воспитывала группу.

Как могла.

Вадим застыл в дверях, но Инна Борисовна делала вид, что не замечает его.

— Ну как же я вам ничего не задавала? Ирочка, что я вам задавала?

— Progress Check десятого параграфа!

— И всё?

— Ещё стих с понедельника остался.

Ирочка не могла не слить домашнее задание. Она была отличницей и надеялась получить медаль.

— Хорошо. Кто сделал?

Руки подняли только Ирочка и Катя с Кристиной. Вадим поморщился — англичанка дозревала буквально на глазах, и сейчас будет «мясо».

— Прекрасно… Лес рук! Три человека! Опять одни и те же работают! — Инна Борисовна трагически возвысила голос, уставилась на Вадима в упор и выглянула сквозь него в дверь.

Интересно, увидела что-то или нет?

Он вздохнул: вот дёрнул же чёрт опоздать именно на английский! Надо носить с собой маску клоуна: надел бы сейчас и сошёл за своего, так нет же, даже не рыжий…

— Вы что, последние дни решили вообще не учиться? — разорялась Инна Борисовна. — Так я вам ещё успею оценки за год испортить!

— Ну, Инна Борисовна, — заныли девчонки.

— У нас в неделю три урока английского, и все подряд!

— Знаете, сколько у нас домашки по математике?!

— А что, мой предмет вы считаете бесполезнее математики? Что, Вишневская? Что вам опять не нравится?

— У нас сегодня вторым уроком контрольная работа по геометрии!

— А я тут при чём?

— Сорри, айм лейт. Мэй ай кам ин? — подал голос Вадим, которого уже задолбало стоять в дверях.

— Ноу, ю мей нот! — отрезала Инна Борисовна. — Стой там, я с тобой потом разберусь!

— В смысле? Мне тут весь урок стоять, что ли?

Англичанка активно проигнорировала возмущение Вадима. Ей прямо-таки нравилось, что она тут — самая крутая и всеми командует. Картина маслом: двенадцать тел дрожат над стишком, одно — в дверях висит. Красота!

И ведь всё равно, по какой причине ты опоздал: уважительной или нет. У неё — пунктик, она, блин, принципиальная!

Может, у неё вообще в голове компьютерная программа вместо мозга? Ну или она вампир какой-нибудь эмоциональный: пока не наорётся — не успокоится?

— Повторяйте стихотворение, кто не расскажет — два в журнал, и исправить уже не сможете! — Инна Борисовна успокаиваться не собиралась.

Вадим покачал головой, встретился с грустными глазами Рыжкова. Хмыкнул.

Рыжков был к нему сейчас ближе всех — он занимал первую парту на четвёртом ряду, практически у дверей.

— Чёт она сегодня буйная, — тихонько сказал Вадим Рыжкову.

— Да ваще озверела. В гробу я видал её стишки, а письменную дичь — тем более… — прошипел Рыжков.

— Ты стих-то хоть раз читал?

— Два читал! Но дальше первой строчки не помню…

Вадим хмыкнул: стих был простой, да и задавали его неделю назад.

— Рыжков! Начнём с тебя! — Инна Борисовна возникла перед четвёртым рядом, как призрак, летящий на крыльях ночи.